В конце 1544 года чума пришла в Марсель, где в то время находился Нострадамус, прибывший из Лотарингии. Он активно включился в борьбу с эпидемией под руководством местного врача Луи Серра, о котором позже отзывался весьма лестно. Остальные марсельские эскулапы такой похвалы не удостоились — он в сердцах назвал их «худшими в королевстве», поскольку они не поддержали его способы профилактики чумы. Очевидно, в следующем году, когда болезнь пошла на убыль, доктор покинул Марсель. Весной 1546 года новый натиск чумы застал его в провансальской столице Эксе. Этот город, как и Марсель, славился своей антисанитарией — мусор и отбросы здесь выкидывали прямо на улицу, в них копошились полчища крыс — главных разносчиков чумы. Когда началась эпидемия, местные врачи умерли или бежали, и муниципалитет пригласил медиков из других городов. Нострадамус, находившийся в то время в Авиньоне, откликнулся на призыв одним из первых.

В своей «Книжице» он так описывал события в Эксе:

«Чума… началась в последний день мая и продолжалась целых девять месяцев, когда люди умирали все подряд, всех возрастов, в таких количествах, что кладбища оказались сплошь заполнены мертвецами, и не находилось более освященной земли, чтобы их хоронить. Большая часть на второй день впадала в лихорадку; на тех, кто впал в лихорадку, появлялись пятна, а те, на ком они появлялись, скоропостижно умирали. После смерти каждый был покрыт черными пятнами. Контагий был столь силен и зловреден, что было достаточно приблизиться менее чем на пять шагов к зачумленному, чтобы каждый, кто это сделал, оказался пораженным. И на многих появлялись язвы, спереди и сзади; и они не жили более шести дней. Кровопускания и укрепляющие лекарства оказывались неэффективными. Когда проводили осмотр города и удаляли из него зачумленных, на другое утро их было еще больше, чем накануне… Многие, запятнанные чумой, кидались в колодцы; иные выбрасывались из своих окон. Другие, у кого были язвы сзади плеча и спереди грудной железы, испытывали носовое кровотечение, которое продолжалось и ночью и днем, пока они не умирали. Короче говоря, отчаяние было столь велико, что часто умирали в отсутствие стакана воды, с серебром и золотом в руках… Среди всех достопамятных событий, которые я видел, была женщина, которая звала меня из окна. Я разглядел, что она в одиночестве шила себе саван, начиная с ног. Подошла санитарная команда. Я пожелал войти в дом этой женщины и нашел ее лежащей мертвой посреди дома, рядом со своей наполовину сшитой плащаницей» [8] .

Нострадамус изобрел снадобье, которое, по его словам, сумело остановить распространение чумы. Вот его рецепт из той же «Книжицы»: «Возьмите… опилки кипариса самого зеленого, какой только сможете найти — одну унцию.

„Пляски смерти“: чума поражает типографских работников. Гравюра XVI в.

Флорентийского ириса — шесть унций. Гвоздики — три унции. Ароматического тростника — три драхмы. Алоэ — шесть драхм. Разотрите все это в порошок и позаботьтесь о том, чтобы оно не выветрилось. Затем возьмите красные зрелые розы, три или четыре сотни, хорошо очищенные, самые свежие и собранные до росы, тщательно разотрите их и смешайте с полученным порошком. Когда все хорошо перемешается, изготовьте из этого маленькие плоские шарики, сделайте из них род пилюль с отверстиями посредине и высушите в тени… Все, кто этим пользовались, спасались, и наоборот». Шарики полагалось постоянно держать во рту во избежание заражения; в этом лекар-стве не было ничего нового в сравнении со средствами, рекомендуемыми тем же Фракасторо. Вероятно, оно мало помогало борьбе с болезнью — как, впрочем, и все меры до изобретения в XIX веке противочумной сыворотки. Часто утверждается, что Нострадамус впервые внедрил нормы гигиены — к примеру, велел врачам и всем прочим после контакта с больными мыть руки и менять одежду. В документах об этом ничего не сказано, хотя такая мера наверняка была бы полезна.

Как бы то ни было, именно в Эксе Нострадамус заслужил славу успешного борца с чумой. Причины заключались не в успешности этой борьбы, а в решительности мер доктора и в бесстрашии, с которым он посещал больных, раздавая им свои пилюли. Городские власти взяли его на содержание, которое продолжали выплачивать и после того, как чума пошла на убыль, — это случилось в феврале 1546 года. Есть версия, что муниципалитет Экса платил ему пожизненную пенсию, но доказательств этому нет; более вероятно, что он, как утверждает Шавиньи, получал жалованье всего три года. Летом 1547 года он боролся с новой вспышкой чумы, на этот раз в Лионе, где его соратником был давний знакомый Филибер Саразен. В «Книжице» Нострадамус пишет, что Саразен научил его «первичным устоям». Если речь идет о медицине, то к моменту их встречи Мишель был уже достаточно опытным врачом. Если о религии — то он при всем сочувствии протестантам никогда не порывал с католичеством. Возможно, он говорит об астрологии — Саразен, как и весь круг Скалигера, живо интересовался этой наукой, и Нострадамус мог многому у него научиться. Их общение было недолгим: вскоре доктор-лютеранин бежал от преследований инквизиции в протестантскую Швейцарию, где прожил до самой смерти в 1573 году.

Чума в Лионе скоро прекратилась, а осенью Мишель принял судьбоносное решение — прекратить жизнь странствующего доктора, которую вел уже десять лет. Ему было за сорок, по тем временам весьма почтенный возраст, хотелось на склоне лет получить то, чего он долго был лишен — дом, семью, достаток. Скромный образ жизни и привычка к экономии позволили ему скопить скромную сумму, но она не могла обеспечить старость. Вероятно, немало средств было потрачено на эксперименты с лекарствами, покупку дорогостоящих ингредиентов и книг, которые оставались его страстью. Много лет он питал надежды на отцовское наследство — Жом де Нотрдам окончил жизнь богачом, владея несколькими домами в Сен-Реми и круглой суммой денег. На рубеже 1546 и 1547 годов Мишель получил известие о смерти отца и оглашении завещания, в соответствии с которым наследство делилось между остальными братьями, а ему досталось только пять флоринов — как уже говорилось, в компенсацию средств, потраченных на его образование. Между тем приближалось время, когда возраст должен был помешать ему работать — в жару и холод разъезжать на муле, навещая больных, писать рецепты при тусклом свете свечей… После сорока многие доктора бросали практику и шли преподавать в университет, но его эта стезя не привлекала. Возможно, он боялся противодействия медицинского сообщества, которое не раз критиковал, или инквизиции, так и не снявшей с него подозрения в ереси.

Расставаясь с привычной жизнью, он решил осесть в тихом сонном городке, где цены ниже, а бдительность борцов с еретиками не так велика. Выбор нашелся сам — маленький городок Салон-де-Кро между Эксом и Марселем, на пустоши недалеко от моря. Свое название он получил от латинского salis — когда-то здесь добывалась соль, но в Новое время скромное процветание городу обеспечивало производство мыла. В XVI веке там проживало всего 3000 человек, а сегодня город, переименованный в Салон-де-Прованс, населяют 40 тысяч жителей. Брат Мишеля Бертран женился на девушке из этого города, Томине Ру, которая и посоветовала свояку поселиться в Салоне. Она же, вероятно, познакомила его с молодой вдовой Анной Понсар по прозвищу Жемелль («близняшка»). Анна была моложе Нострадамуса почти на 20 лет; ее первый муж, адвокат Жан Бом, умер от чумы, поразившей город в предыдущем году. Их дети, если они были, тоже умерли, как и немалое число горожан. Городские власти остро нуждались в докторе и были рады, узнав, что у них намерен поселиться знаменитый борец с чумой.

Конечно, вначале ни о какой любви между Мишелем и Анной не было и речи, просто Нострадамусу требовалась «тихая гавань», а потерявшей мужа женщине — утешение и поддержка, прежде всего материальная. 11 ноября 1547 года городской нотариус оформил между ними брачный договор, который вскоре был скреплен венчанием в церкви. Брак по расчету, как часто бывает, оказался удачным: Анна была миловидной и здоровой, судя по тому, что сумела родить Нострадамусу шестерых детей. Она глубоко уважала своего мужа, не вмешивалась в его дела и не ругала за авантюры, которых в его жизни было немало. Он, в свою очередь, окружал ее в меру сил любовью и заботой, что видно по завещанию — «возлюбленной жене» он оставил всю обстановку дома и попросил ее распоряжаться наследством до совершеннолетия детей, не раз подчеркнув, что испытывает к ней «полное доверие». Ничего, кроме этого, об их отношениях мы не знаем, и домыслы о том, что Анна помогала или, напротив, мешала мужу в его ученых занятиях, остаются на совести новейших толкователей.

С годами их отношения не испытали охлаждения, судя хотя бы по тому, что до последних лет жизни Нострадамуса его семья продолжала пополняться. Его старшая дочь Мадлен появилась на свет в 1551 году, а три года спустя родился первый сын Сезар, ставший историком и биографом отца. За ним последовали Шарль, известный в Провансе поэт, Андре, сделавший карьеру в армии, а позже ушедший в монахи, и Анна, вышедшая за богатого дворянина. В 1561 году родилась последняя дочь Диана, ставшая монахиней. То, что двое из шести детей избрали духовную карьеру, говорило о том, что в доме царила обстановка католического благочестия без каких-либо примесей иудаизма либо протестанства. Анна, пережившая мужа на 16 лет, скончалась в 1582 году, все годы преданно ухаживая за могилой мужа. Получив хорошее наследство, она могла снова вступить в брак (завещание Нострадамуса предусматривало такую возможность), но не сделала этого, что тоже немало говорит об их отношениях.