– Межей в Киеве двадцать человек, – подал голос третий собеседник.

– Да, – подтвердил Житник. – И все они имеют больше дел с Содружеством Неустрашимых, чем все мы, вместе взятые. Им не нужен тайный список руководителей Содружества, как нужен он нам. Они и так всех знают поименно и, возможно, лично.

– С нас хватит главного межа, – возразил первый собеседник. – Нам, Житник, все равно, кто будет следующим правителем – так или иначе, все киевские князья ковшеют за месяц. Дело не в правителе, но в исполнителе. Тридцать лет мы терпим этого кровопийцу.

Житник понимал, что имеется в виду, конечно же, Добрыня. Этих не переубедишь, да и не стоит оно того. Межом Добрыня никогда не был, и кровопийцей был последние лет двадцать не больше, чем любой другой исполнитель воли властителя в любой стране. Но зажиточных киевлян и просвещенную болярскую молодежь объединяла нынче иррациональная, звериная ненависть именно к Добрыне, и они готовы были присягнуть на верность кому угодно, хоть дьяволу, хоть Хайнриху Второму, лишь бы увидеть Добрыню на лобном месте в качестве приговоренного.

Забавно, что собственно князя Владимира уже списали со счетов. Совсем недавно он был Красное Солнышко, «не знавший» о злодеяниях своего приспешника (от него их «скрывали»). Буквально вчера он был «защитник Руси», «возлюбленный сын Киева» и прочая, и прочая. Сегодня эти люди уже искали себе нового повелителя – Святополка ли, Бориса ли, Ярослава – а Владимир в детинце воспринимался как просто украшение, память о славном прошлом. И опять они боятся говорить о печенегах, подумал Житник. Намекай, не намекай – стыдно, вот и молчат. Расселись тут, понимаете ли, посреди печенежского притона, и делают вид, что печенегов вообще не существует.

А что, подумал он с иронией. Все эти славяне-скандинавы зажрались да заютились, слопали и государственность и честь, запили брагой, и хотят спокойной жизни. За полтора столетия Киевская Русь из младенчества, пробежав по молодости и зрелости галопом, пришла в дряхлость, и дикие, яростные печенеги ждут своего часа. Будущее за ними. Не стать ли мне печенежским князем?

– Хорошо, – согласился Житник. – Кровопийцу уберут и без нас. Вы вот о чем подумайте, друзья мои…

Хелье выпрямился, вложил сверд в ножны и снова присел у скважины. Происходившее за дверью имело, вроде бы, прямое отношение к Марии, и вмешиваться в такие дела бездумно было бы безумием. Следовало слушать, запоминать, и думать.

Из-за мыслей о Марии Хелье чуть не потерял нить разговора за дверью. Он сделал глубокий вдох. В этот момент возле его ноги пискнула мышь. Брезгливость к грызунам свойственна страстным натурам. Хелье сделал движение – не пнул, но поддел и отбросил. Тем не менее, за дверью его услышали, во всяком случае, услышал, или почувствовал, Житник. И замолчал.

Хелье понял, что Житник идет к двери.

Четырьмя бесшумными шагами сигтунец переместился в тень, нащупал рукой какую-то нишу, и втиснулся в нее. Дверь открылась, Житник ступил на пассерель и огляделся. Вернувшись в комнату, он сказал:

– Вот, в общем, и все пока что, друзья мои. Встретимся через неделю, как договаривались. Надеюсь, неделя – достаточный срок, чтобы определиться. Доброй ночи.

Хелье слышал, как Житник ступает по пассерелю, как спускается по лесенке, как оставшиеся прикрывают дверь. Все стихло. Это могло быть ловушкой – Житник мог подождать, пока подслушивающий снова присядет у двери, и, бесшумно поднявшись по лесенке, приставить к горлу подслушивающего сверд. Но нет – Житник был слишком большой для такого маневра, а лесенка узкая и шаткая. Хелье вышел из укрытия и снова присел у скважины.

– …ничего не значит! – услышал он голос первого собеседника. – Житник, поговаривают, сын Добрыни!

– Слухи, – возразили ему. – Не следует верить слухам. Еще неизвестно, кто эти слухи распустил – может, сам Житник. Так что же мы решим, друзья?

– Житника интересы города и народа не волнуют. Он сам по себе.

– Это так, но это можно использовать в наших целях.

– Это опасно.

Хелье понял, что ничего эти люди не решат, ни сейчас, ни через неделю. Он помнил сигтунские интриги и знал цену вечно ворчащей перманентной оппозиции. Говорят, говорят – а толку никакого. Выждав еще некоторое время, он спустился вниз – и вовремя.

Осушив очередную кружку, Дир бросил ее небрежно на пол, а затем неожиданно обнял сидящую рядом и делающую ставки болярыню, воскликнув патетически:

– Полюбил я тебя!

– Немедленно отстань! – возмутилась болярыня, отстраняясь.

– Да ты не волнуйся…

Она хлопнула Дира по щеке. Дир в свою очередь отстранился, прикрыв глаза, будто смакуя дорогое вино.

– Ага, – обрадовался он. – Стало быть, не желаешь со славянином ложиться, печенежская подстилка.

Славяне вокруг стола смутились и отвели глаза, кроме одного – маленького и тощего, богато одетого, вполне трезвого, который вдруг заметил: