– Потому что вы всегда относились к нему с предубеждением, – спокойно ответил Виктор Петрович.

Стычка была неизбежной. Противники недалеки были от раздражения, и Ихтиаров счел нужным вмешаться.

– Но это факт, к сожалению. Улики были все налицо, а самое главное – поведение мальчика… Я сам крайне удручен этим, но ничего не поделать… Не лучше ли поговорить о чем-либо другом?

Пришлось сложить оружие: все было против Юрки. В другое время, впрочем, студент не сдался бы так легко, но теперь ему было не до споров: недавняя смерть матери глубоко поразила его, и он замолчал, погрузившись в раздумье.

День был на редкость прекрасный, один из тех сентябрьских дней, которыми уходящее лето шлет свой последний привет.

Тихо и тепло было в саду. Деревья стояли молчаливые и серьезные, точно задумавшиеся великаны, и янтарь пожелтелой листвы был подобен кусочкам седины, вкрапленным в зеленые кудри. Изредка падал лист, кружась в воздухе, и в красном луче заходящего солнца казался светлой слезой печали великанов в предсмертной тоске.

Откуда-то доносились звуки пастушьей трубы, заунывные и протяжные, похожие на таинственные предупреждения, а хриплые крики дергачей [13] вторили им скрипучим подтверждением.

Долго сидели все в этот вечер на веранде и почти ни о чем не говорили. Несколько раз только возвращался студент к первоначальному разговору, но, видя, что это волнует Сашу, замолк и он. Какое-то грустное и в то же время торжественное настроение овладело всеми.

Таяли рубиновые румянцы на листве, молчаливо и торжественно, точно совершался таинственный молитвенный обряд… Сумрачные тени ночи прокрадывались в глубину аллей, постепенно увеличиваясь и сгущаясь… Ясная капелька блеснула в небе, за ней другая и третья… Кровью сверкнул залив в просвете ветвей, а затем ночь сомкнула свои силы и прикрыла все темной загадкой.

Только свет лампы полосами пронизывал мрак и обнимал ближайшие стволы, отчего они казались какими-то зачарованными существами.

Саша, растравленный воспоминаниями о друге, неслышно проскользнул в сад. Ему было особенно тяжело в этот вечер, и нужно было отвести чем-нибудь душу. Он направился к избушке Акима, но в ней было пусто и темно, и мальчик побрел уже без всякой цели вдоль задней стены дома.

В окнах всюду было темно, и они казались какими-то слепыми глазами, за которыми скрывался кто-то таинственный. Только из окон кухни веселыми потоками падал свет, и Сашу потянуло почему-то к нему.

Окно кухни было открыто, и из него вырывались в ночную тишину визгливые крики. Это был голос Паши, и любопытство овладело мальчиком. Чего ради кричала она?

Он остановился возле окна. Град грубых ругательств, вырвавшихся в эту минуту из кухни, заставил было Сашу отойти. Ругалась Фёкла. Ее визгливо перебивала Паша.

– Нет, не я, ты подлая, – звенел ее голос. – Не тебе укорять меня, гадина… Слышишь – гадина! Да, гадина, гадина!..

Саша решил было уйти: ругань ничего интересного не представляла. Но… вдруг дрогнуло его сердце и сильно-сильно забилось. Волнение охватило всего: он услышал имя Юрки.

– Молчи, ехидина! – захлебывалась Паша. – Подлая ты… Право, подлая! Уж чего ждать-то от тебя, коли тебе счастье бездомного мальчишки помешало… И меня еще смутила, окаянная…

Сильно билось сердце Саши. Он с напряжением слушал, стараясь уловить среди ругани то, что так сильно взволновало его. Намек Паши привел его в отчаянное волнение. Он дрожал и даже задыхался.

«Неужели Аким прав?» – молнией проносилось в голове. Горячая волна приливала к груди, а сердце, казалось, не выдержит и лопнет. Он с лихорадочным вниманием ловил слова:

– Надо было кошелек-то подкинуть, мерзкая, – не унималась Паша, – креста у тебя нет, подлая, на шее. Своего поганыша думаешь пристроить, – ан нет! Не бывать этому! Слышь, не бывать! Пойду и скажу все барину, какая ты есть!

Что-то ударилось об пол и рассыпалось с дробным звоном. Потом звонко хлопнула дверь.

Саша еле на ногах стоял. Дыхание замерло в груди, и, пораженный, он должен был на минуту прислониться к стене.

Но это длилось недолго. Мальчик сорвался с места и с отчаянным криком бросился к веранде.

Появление его вызвало переполох. Бледный, дрожащий, весь в слезах, кинулся он к отцу.

– Саша, что с тобой? – в один голос крикнули все, а Эмма Романовна прибавила: – Чего ты испугался?

Но Саша не мог говорить. Судорожные рыдания потрясали его. Он силился сказать что-то, но не сумел и только жался к отцу.

– Успокойся, Саша… Что с тобой? Да не волнуйся же! – успокаивал отец, прижимая к себе мальчика. – Что случилось?

– Жо-ор…жик… – пытался объяснить Саша сквозь рыдания, но ничего не выходило: с каждой попыткой вымолвить слово только усиливались рыдания.