Стенли легонько ткнул крысу ручкой.

— Эта особь своего не упустит. Конечно, можно вообще сделать так, что они перестанут есть. Для этого достаточно разрушить клетки латерального гипоталамуса. Возникает афагия.

Я смутно припомнил иллюстрацию из своего учебника психологии, на которой была изображена безобразно ожиревшая крыса.

— А есть ли процедуры, приводящие к противоположному эффекту?

— Есть такая штука — вентромедиальный гипоталамус. Разрушь его — и получишь гиперфагию. Такие крысы будут есть до тех пор, пока не потеряют способность двигаться. Иногда их вес увеличивается в четыре раза. — Он нахмурился. — Один из моих экспериментов заключается в том, чтобы поставить этот процесс под измеримый контроль.

Я не смог удержать улыбки.

— Я знаю множество людей, которые с удовольствием стали бы участвовать в таком эксперименте.

— Мне ли этого не знать. Знаете, в нашем кампусе много случаев булимии — столько же, сколько случаев ожирения. Но я не могу экспериментировать на людях.

— Можно мне посмотреть, где вы проводите свои опыты? — Я представил себе своего рода крысиный кафетерий. Или там будут лишь вязки и электроды?

Стенли смерил меня оценивающим взглядом. Должно быть, я прошел фейсконтроль.

— Пойдемте, я покажу вам кое-какую аппаратуру.

Лаборатория была здесь же, на противоположной стороне холла, и отнюдь не напоминала лабораторию Франкенштейна. Это была обычная комната, заставленная рядами ящиков, похожих на серые холодильники. Стенли открыл дверцу одного из них, и я увидел две камеры Скиннера, соединенные с какими-то проводами, выведенными наружу через отверстие в задней стенке.

— В соседней комнате находятся компьютеры. По ним мы следим за ходом исследования.

— Как долго крысы находятся в этих ящиках?

Стенли пожал плечами:

— Это зависит от конкретного исследования. Если изучают аппетит, то несколько месяцев. Ну а если исследуется поведение, то до одного года.

— Влияет ли увеличение веса на поведение?

Стенли почесал затылок.

— Это хороший вопрос. Ожирение усиливает половое влечение. — Он пальцем стер пятнышко пыли с люцитовой передней стенки ящика. — Мы постараемся исследовать этот вопрос на днях, если получим деньги. Когда исследуешь поведение, требуется масса времени для наблюдения.

Мне вдруг захотелось спросить, получают ли крысы отпуск за хорошее поведение, но я понимал, что ответом мне будет недоуменная насмешливая улыбка. Я вспомнил тюрьму графства Лафайет и Натаниэля, потевшего над какой-то книгой Эрика. Они, конечно, уже не в тюрьме; их общественный эксперимент закончился. Был ли от этого эффект — вопрос другой. Рецидивизм представляется мне физическим принципом, чем-то сродни энтропии.

В другом помещении Стенли показал мне весьма усложненную клетку, огромный ангар с подвесными корзинами, колесами для упражнений и какими-то крысиными гимнастическими снарядами. Две с виду совершенно нормальные крысы сидели на мелкоячеистой сетке.

— Они легко взбираются по этой сетке — у крыс великолепное чувство равновесия. Но знаете, если они не приучаются к лазанью в детстве, то потом становятся беспомощными. Они просто съеживаются в углу; кажется, что все это оборудование их пугает.

Я вдруг понял, что ощупываю ладонью затылок. Когда мне было пять лет, я упал с качелей. Я разбил голову, и мне наложили на рану швы. Теперь шрам был почти не виден под копной волос. Когда я первый раз спал со Сьюзен, она обнаружила его, гладя меня по голове.

Стенли неопределенно кивнул.

— Я бы показал вам еще машину, в которой мы моем клетки, но она похожа на обычный автоклав.

Внезапно мне пришло в голову довольно странное желание.

— Могу ли я увидеть ожиревшую крысу?

Он отрицательно покачал головой:

— Я уже говорил вам, что мы этим не занимаемся. Мы пытаемся регулировать рост, а не давать ему выходить из-под контроля. У нас было несколько случаев, когда пептиды вызвали ожирение, но мы забили этих крыс. — Он снова нахмурился. — Хотите посмотреть что-нибудь еще?

— Гм, о нет, спасибо. То есть спасибо за потраченное вами время. — Я попытался сочувственно подумать о забитых крысах, но правда заключалась в том, что я просто проголодался — наступило время обеда.

Мы молча поднялись наверх, и я распрощался со Стенли у дверей его кабинета.

Остальную часть своего странствования я посвятил блужданию вокруг Тернеровского рекреационного центра Бондурант-Холла. В Бондуранте я услышал, как в пустой аудитории раздается стук пишущей машинки, и увидел в заднем ряду печатающего Роя Бейтсона. Он был, должно быть, трезв и сидел склонившись над столом. Рядом стояла пластиковая чашка кофе. Тук-тук, тук-тук-тук. Бум! Он был похож на беспутного студента, пытающегося в рекордный срок закончить курсовую. Так вот, значит, как он пишет: возвращается в школу. Самодисциплина. Я на цыпочках покинул аудиторию.