Такими веселыми шутками бывший директор бюро по найму рабочей силы еще больше усиливал скуку нашего путешествия. А время от времени он, наоборот, начинал поливать бананы слезами и произносить прочувствованные речи о проигранном деле свободы и о мерзавце-муле.

Эх, и какой же это был приятный звук, когда наш пароход ударился о причал в Новом Орлеане. Довольно скоро мы услышали на палубе топот сотен босых ног, и бригада портовых грузчиков-даго спустилась к нам в трюм для разгрузки фруктов. Мы с генералом смешались с остальными грузчиками и тоже поработали некоторое время, подавая наверх связки бананов, а примерно через час нам удалось благополучно ускользнуть с парохода.

И скромному Клэнси выпала огромная честь принимать высокого иностранного гостя из великой флибустьерской державы. Прежде всего, я взял себе и генералу по несколько больших стаканов виски с содовой и какой-то еды. Впервые за много дней мы смогли поесть чего-то, кроме бананов, – какое счастье! Генеральчик спокойно трусил рядом, держась за мою руку и предоставляя мне все устраивать. Мы пришли на площадь Лафайет, и там я усадил его на скамейке в небольшом скверике. Я купил ему сигареты. Толстый бродяга удобно устроился на скамейке и закурил со счастливым видом. Я смотрю, как он там сидит, и его вид мне очень нравится. Он был от природы черный, и душа его была черная, а теперь еще грязь и пыль. Стараниями мула его одежда превратилась в лохмотья. Да, выглядел генеральчик просто чудесно, и вид его был так приятен взору Клэнси.

Я деликатно спрашиваю его, не прихватил ли он случайно из Гватемалы чьих-нибудь денег. Он тяжко вздыхает и печально пожимает плечами. Ни цента. Но это ничего, он надеется, что скоро его друзья из тропических краев пришлют ему немного финансов. Это был такой очевидный случай «очевидного отсутствия средств к существованию», что лучше и не придумаешь.

Я велел ему сидеть на месте и никуда не уходить, а сам отправился на угол улиц Пойдрас и Каронделет, где обычно стоял на посту мой знакомый полицейский О’Хара. Через пять минут показался и сам О’Хара, высокий, представительный мужчина с красным лицом, блестящими пуговицами и дубинкой в руке. Как было бы чудесно, если бы Гватемала находилась на участке О’Хары. Эт’ было бы отличным развлечением для Дэнни – пару раз в неделю подавлять при помощи своей дубинки всякие мелкие революции и восстания.

Я подхожу к нему и спрашиваю:

– А что, 5046 еще работает, Дэнни?

– Даже сверхурочно, – говорит О’Хара и подозрительно меня осматривает. – Хочешь и себе немного?

Пятьдесят сорок шесть – это было знаменитое постановление муниципалитета о профилактическом аресте и перевоспитании бродяг.

– Ты что же, не узнаешь Джимми Клэнси? – говорю я. – Ах ты мухомор старый!

Когда О’Хара наконец признал меня под скандальной внешностью, которой меня наградили тропики, я завел его в какой-то подъезд и рассказал, что мне от него требуется и зачем мне это нужно.

– Хорошо, Джимми, – говорит О’Хара. – Возвращайся на свою скамейку и сиди там. Я подойду через десять минут.

И ровно через десять минут О’Хара идет по площади Лафайет и видит, что два сильно потрепанных клоуна оскорбляют одну из скамеек своим видом. Еще через десять минут Дж. Клэнси и генерал де Вега, который еще так недавно хотел быть президентом Гватемалы, уже были в полицейском участке. Генерал ужасно напуган и упрашивает меня рассказать полицейским о его высоком звании и положении.

– Этот человек, – говорю я полицейским, – раньше работал на железной дороге. А теперь бродяжничает. Немного, знаете, помешался из-за того, что потерял работу.

– Caramba! – кричит генерал и при этом шипит, как небольшой фонтанчик с содовой водой. – Вы сражаться, сеньор, с мой армия в мой родной страна. Почему вы говорить неправда? Вы должны говорить им, что я – генерал де Вега, сольдато, caballero!

– Бывший железнодорожник, – повторяю я. – Без единого цента в кармане. Жалкая, ничтожная личность. Три дня питался крадеными бананами. Да вы взгляните на него. Какие еще нужны доказательства?

И мировой судья [139] присудил генералу двадцать пять долларов штрафа или шестьдесят дней общественных работ. У генерала не было ни цента, так что ему поневоле пришлось выбрать общественные работы. А меня отпустили, ну да я знал, что так и будет – я показал, что у меня есть деньги, ну и О’Хара тоже замолвил за меня словечко. Да, шестьдесят дней он получил. Именно столько, сколько я орудовал киркой во славу великой Кам… – Гватемалы.

Клэнси замолчал. В ярком свете звезд свет можно было видеть, что на его суровом лице появилось выражение удовольствия. Кио наклонился вперед со своего стула и шлепнул своего компаньона по спине.

– Расскажи им, чертяка, – смеется Кио, – как ты измывался над бедным тропическим генералом.

– У него не было денег, – с удовольствием продолжил свой рассказ Клэнси, – и они заставили его работать вместе с другими арестантами из окружной тюрьмы, которые убирали улицу Урсулинок. За углом находился первоклассный салун с электрическими вентиляторами и охлажденными напитками. Я сделал этот салун своей штаб-квартирой и каждые пятнадцать минут выходил на улицу посмотреть, как коротышка-генерал флибустьерит метлой и лопатой. А денек был как раз такой же жаркий, как сегодня, и воздух был похож на горячий суп. И я кричал ему: «Эй, мосье!», а он смотрел на меня черный от злости, а рубашка его была мокрая от пота.