Броня из облака

Наверное, это самая неожиданная книга писателя и публициста Александра Мелихова. Интеллигент по самому складу своей личности, Мелихов обрушивается на интеллигенцию и вульгарный либерализм, носителем которой она зачастую является, с ошеломительной критикой. Национальные отношения и самоубийства, имперское сознание и сознание национальное, культурные мифы и провокации глобализма — вот круг тем, по поводу которых автор высказывается остро, доказательно и глубоко. Возможно, эта книга — будущая основа целой социальной дисциплины, которая уже назрела и только ждет своего создателя.

В этой книге автор предстаёт во весь рост смелого и честного мыслителя, эрудированного и притом оригинального. В философию истории, философию психологии, философию науки, философию политики, в эстетику, педагогику и проч. он вносит беспрецедентно горькую ясность. Это произведение отмечено и мужеством, и глубиной.

Мелихов показывает, какую огромную роль играет в принятии роковых решений эстетическое чувство — фактор, который слишком часто упускают из виду власть имущие. От наркомании до терроризма простираются интересы автора.

Александр Мелихов известен как один из наиболее глубоко и нетривиально думающих российских писателей. Его работу можно назвать титанической — по глубине мысли, степени эрудиции и дерзости талантливо затронутых тем (немалая часть из которых является табуированной в современной российской общественной и политической мысли).

Прошли восторги, и печали, и легковерные мечты… Но вот опять затрепетали пред мощной властью красоты. Я так и хотел назвать эту книгу — власть красоты. Но показалось слишком уж слащаво. Кто же поверит, что именно красота порождает дружбу и ненависть миллионов, что именно красота останавливает руку самоубийцы? Что именно красота направляет руку террориста? Ведь красота — это радость, а террор рождается ненавистью?

Да. А ненависть рождается страхом. Страхом что-то потерять. И чем выше мы ценим это «что-то», тем сильнее ненавидим источник угрозы. Но разве есть в мире что-то более важное, чем радость жизни, чем уверенность в собственной силе и ценности? Разве не о них мы все грезим в глубине души? А греза, обретшая отчетливость, воплотившаяся хотя бы в нашем воображении, — это и есть красота. Кого же нам и ненавидеть, как не врага, покушающегося на нашу красоту?

Именно потому, что каждый человек мечтает быть могучим и бессмертным, — именно поэтому человек существо высокое — тайно мечтающее о высоком, ибо ничто низкое не защищает от ужаса нашей мизерности и мимолетности в бесконечно могущественном и бесконечно равнодушном космосе. Потому-то под поверхностным кипением нескончаемой борьбы за баб и бабло, за министерские портфели, ресурсы и телевизионные часы, за самые удобные и почетные места на обреченном «Титанике» я различаю единый глубинный двигатель — стремление обрести экзистенциальную защиту, защиту от ужаса человеческой ничтожности перед лицом мирового хаоса, перед лицом несчастий, старости и смерти.

Обычно, отыскивая причины вражды, профессиональные конфликтологи вглядываются в столкновения выгод — они первыми бросаются в глаза. Примирить материальные интересы сравнительно легко — достаточно продемонстрировать конфликтующим явные преимущества компромисса: да, ты что-то потеряешь, но гораздо больше приобретешь. А вот тот, кто уступит в конфликте мифов и грез, в конфликте воодушевляющих образов своего прошлого и будущего, потеряет все. Если человек допустит рациональный анализ в мир утешительных и воодушевляющих фантазий, от них не останется ровно ничего, и он окажется нагим на космическом морозе.

К счастью, однако, искусство, от начала времен занимаясь сотворением наименее унизительного, наиболее красивого и вместе с тем психологически убедительного воображаемого мира, изобрело великий жанр, в котором предстают красивыми все враждующие стороны, — я имею в виду трагедию. Народный эпос чаще изображает «своих» красавцами без страха и упрека, а чужаков полными уродами, за которыми нет ни крупицы красоты и правды, — в трагедии же каждая из враждующих сторон по-своему права и по-своему красива. Поэтому смягчить вражду способна лишь трагедия, не отнимающая красоты и правоты ни у одной из сторон конфликта, принимающая и понимающая каждого.

Следовательно: формирование образа прошлого и образа будущего, в которых ни одна из сторон не чувствовала бы себя униженной, невозможно без участия художников слова, обладающих чувством трагического, умеющих чувствовать чужую правоту, восхищаться чужой красотой. Конфликтологи и дипломаты должны брать уроки у Шекспира и Софокла.

Дипломаты, Шекспир, Софокл — уж больно это высоко парит над нашей повседневностью!

Хорошо, спустимся с небес в физиологию — туда, туда, смиренней, ниже. Вы замечали, что почти все сигналы нашего тела это сигналы боли — тут трет, там давит, здесь жжет, — это удовольствия нужно организовывать специально, а боль это праздник, который всегда с нами. Именно он подсказывает, что главная функция нашей психики — самооборона, формирование наименее унизительной картины мира, где мы предстаем красивыми и значительными, а в некотором смысле даже и бессмертными.

К мыслям этим меня развернула тоже самая суровая повседневность — клиника скорой помощи. И для чего нужна красота, мне открыли самоубийцы.

Когда я начинал работать с людьми, пытавшимися добровольно уйти из жизни, я заранее трепетал, с какими страшными трагедиями мне предстоит столкнуться. Но оказалось, что практически ни с кем из них не случилось ничего такого, чего не случалось бы с каждым из нас. Только мы преодолели этот соблазн, а они не преодолели, у нас сработала какая-то система защиты, а у них не сработала. И я стал размышлять, что же это за система, позволяющая нам преодолевать обиды и утраты.

Я не сразу заметил, что среди немалого числа страдальцев, с которыми мне пришлось иметь дело, не встретилось ни одного, кого бы привела к краю пропасти потеря имущества — сгорела дача, разбилась машина, — утрата убивала лишь в сочетании с унижением. На первых порах я пытался приуменьшать беды своих пациентов, но быстро понял, что требуется ровно обратное. Это о потерянном портфеле можно сказать: он был старый, немодный, вам не к лицу. Но об умершем отце уже так не скажешь: он был старый, немодный, вам не к лицу…

И если у девушки погиб возлюбленный в горах, ей нужно говорить не то, что ты, мол, найдешь еще десять таких, но ровно противоположное: таких, как он, больше нет, он и погиб оттого, что был храбр и романтичен, никто в мире так не любил, как вы, если бы люди узнали о вашей любви, они бы стали слагать о ней легенды — ибо убивает не само несчастье, но ничтожность, некрасивость этого несчастья. А вот если перед нашим горем гнутся горы, не течет великая река, и древо с тугою к земле приклонилось, то нам уже легче. Если человеку удается создать красивую сказку о своей беде, перевести ее из жанра бытовой драмы в жанр трагедии, он наполовину спасен.