– И все же страдают, уверяю вас, они жестоко страдают, – сказал доминиканец. – Те, кто еще полностью или частично сохранил рассудок, страдают потому, что сознают всю глубину своего падения, а те, кто совершенно лишился рассудка, страдают по-иному, но не менее мучительно. Принято говорить, что тот или иной помешанный воображает себя, скажем, каминными щипцами; это неверно, он хочет стать каминными щипцами, а все доказывают ему, что это невозможно; все окружающее – не только люди, но и его собственная природа – отказывается это признать. Его руки не соответствуют представлению больного о них, он не находит углей, которые хотел бы схватить. Поверьте, в страдании такого человека нет ничего смешного, трудно придумать муку горше.

Он простился с дамами и направился к выходу.

– Должен признаться, – назидательно сказал старший служитель, – что каждый раз, когда этот священник проходит мимо, все буйнопомешанные смолкают, как по команде. Необъяснимо, но это так. Должно быть, он умеет с ними обращаться. Из него получился бы отличный надзиратель.

В глубине души Изабелла почувствовала, что встреча с доминиканцем немного ободрила ее.

Когда Изабелла и госпожа Полан достигли наконец палаты для лежачих больных, время для посещений уже истекало. Несколько человек спускалось по лестнице, главным образом женщины с пустыми кошелками в руках; они на ходу утирали глаза.

– Думаешь, мы еще увидим беднягу Пепе? – говорила какая-то старуха с седыми волосами. – Боюсь, мы приходили в последний раз.

– Ах, мама, право же, этого можно только пожелать, – откликнулась другая. – Так было бы лучше и для него, и для всех.

– Да, ты права. Видеть, как он мучается…

Возле дверей палаты стоял какой-то старичок в ночной рубахе; вцепившись руками в задвижку, пристально уставившись на филенку двери, он негромко повторял тоскливым, печальным голосом:

– Мими! Мими! Мими!

Старику было лет семьдесят, а он напоминал ребенка, которому привиделся кошмарный сон, будто он отстал от родителей и потерялся в толпе.

Старший служитель отстранил его.

– Успокойся, папаша, вернется твоя Мими, опять придет в четверг, – сказал он. – А ты ложись в постель, не нести же мне тебя туда на руках.

И старичок в ночной рубахе поплелся к своей койке.

Вдоль стен большой палаты были расставлены койки лежачих больных – обыкновенные железные кровати, выкрашенные в белый цвет, какие можно встретить во всех больницах; на таких кроватях женщины рожают младенцев, а старики медленно умирают.

Возле каждой кровати стоял маленький ночной столик, также выкрашенный в белый цвет; на нем лежали личные вещи больных – немногие вещи, которыми им разрешалось пользоваться; в тот день – день посещений – здесь можно было увидеть пакетики с леденцами и вафлями. Тут же валялась всякая мелочь: деревянный башмачок, металлическая пуговица от мундира, записная книжка.

Несколько стариков лакомились принесенными сластями, жадно набивая ими рот, и при этом не сводили глаз с Изабеллы и госпожи Полан; у них, как и у всех обитателей этого дома, попадавшихся навстречу посетительницам, были тусклые и лишенные выражения глаза.

Какой-то лысый человек играл четками. Старший служитель вырвал их у него из рук, проговорив:

– Запрещено, вы это отлично знаете.

Заметив возмущение на лице госпожи Полан, он пояснил:

– Никогда нельзя знать, что они могут выкинуть. Он еще, чего доброго, кого-нибудь задушит или сам повесится на четках.

Изабелла обратила внимание на какого-то старика с величественной осанкой: он расчесывал маленьким гребешком свою великолепную бороду, окладистую, как у индийского раджи. Взглянув на Изабеллу, он учтиво наклонил голову и продолжал расчесывать бороду. Его чело и все жесты дышали благородством.

Люсьен Моблан лежал в самом конце палаты, на последней кровати в левом ряду; вернее было бы сказать, что на кровати покоилось лишь его тело. Люлю неподвижно вытянулся на спине, его выпуклые глаза были плотно прикрыты веками, лицо чудовищно исхудало.

Он медленно и слабо дышал, при каждом вздохе губы его чуть приоткрывались, а кончик языка немного высовывался наружу.

Увидя это неподвижное тело, обе женщины молча переглянулись.

– Каким образом он сюда попал? Как это случилось? – прошептала Изабелла.

– Стало быть, вы его знаете? – осведомился старший служитель.

– Конечно, конечно. Это сводный брат покойного мужа моей тетки и старый знакомый моего собственного мужа; я могу дать все необходимые сведения о нем.

Обратившись к госпоже Полан, она сказала:

– Надо немедленно предупредить господина Шудлера или кого-нибудь из братьев Леруа. Необходимо взять его отсюда и поместить в какую-нибудь больницу.

На лице старшего служителя появилось обиженное выражение.

– В другом месте ему будет не лучше, – пробурчал он, – разве только вы наймете особую сиделку. Но взгляните сами… По-моему, это будут просто выброшенные деньги.