– Я опоздал или, наоборот, пришел слишком рано? – спросил он.

– Ни то, ни другое, – сказал дядя Гэвин. – Он, видно, спохватился, передумал. Что-то случилось. Все пошло вкривь и вкось. А сначала как будто все шло правильно. Вы же знаете: тут, мол, дело не во мне и, уж во всяком случае, не в моем родиче. Знаете, что он сказал?

– Откуда же мне знать? – сказал Рэтлиф. – Вот сейчас и узнаю.

– Я сказал: «Давайте-ка разберемся. Я хочу отправить его в тюрьму». А он: «И я тоже»…

– Так, – сказал Рэтлиф. – Дальше.

– …»не во мне дело, не в моем родиче», – сказал дядя Гэвин. – «Дело в Джефферсоне» – так что после этого он должен был начать грозить. Но только он не грозил…

– Почему грозить? – сказал Рэтлиф.

– Порядок такой, – сказал дядя Гэвин. – Сперва лесть, потом угроза, потом взятка. И Монтгомери Уорд так же пробовал.

– Это вам не Монтгомери Уорд, – сказал Рэтлиф. – Будь Монтгомери Уорд Флемом, эти картинки никогда бы не увидели Джефферсона, а уж Джефферсон и подавно их не увидел бы. Но нам нечего беспокоиться, что Флем умнее Монтгомери Уорда; почти всякий в городе его умнее. А беспокоиться надо о том, кто еще может оказаться глупее его. Ну, а потом что?

– Он ушел, – сказал дядя Гэвин. – А ведь совсем уж было собрался начать. Просил даже, чтобы Чик вышел. А когда я сказал «нет», он взял шляпу, сказал «Премного благодарен» и вышел, словно заглянул сюда, только чтобы попросить прикурить.

Рэтлиф моргал, глядя на дядю Гэвина. – Значит, он хочет, чтоб Монтгомери Уорд попал в тюрьму. Только не хочет, чтоб при таких обстоятельствах, как сейчас. А потом передумал.

– Из-за Чика, – сказал дядя Гэвин.

– Потом он передумал, – сказал Рэтлиф.

– Вы правы, – сказал дядя Гэвин. – Это потому, что он знал – раз я отказался выслать Чика, значит, отказался от взятки.

– Нет, – сказал Рэтлиф. – Для Флема Сноупса нет на свете человека, которого нельзя так или иначе купить; нужно лишь одно – найти, чем его купить. Только отчего же он передумал?

– Вот именно, – сказал дядя Гэвин. – Отчего?

– О чем вы говорили, когда он попросил, чтобы Чик вышел?

– О тюрьме, – сказал дядя Гэвин. – Я же вам только что сказал.

– Об Уилбере Провайне, – сказал я.

Рэтлиф поглядел на меня. – Об Уилбере Провайне?

– Об его самогонном аппарате, – сказал я. – Об этой тропинке и о судье Лонге.

– Ах так, – сказал Рэтлиф. – Ну а потом что?

– Ничего, – сказал дядя Гэвин. – Он только сказал: «Пусть мальчик выйдет», – а я сказал…

– Нет, это потом, – сказал я. – А сначала мистер Сноупс сказал насчет срока в пять лет, что, может, лишние четыре года были за тропинку, а ты сказал: «Возможно», а мистер Сноупс снова сказал: «Ведь он ему пять лет дал, верно?» – а ты сказал «да», а потом он сказал, чтоб я вышел.

– Ладно, ладно, – сказал дядя Гэвин. Но глядел он на Рэтлифа. – Ну? – сказал он.

– Сам не знаю, – сказал Рэтлиф. – Знаю только одно – слава богу, что я не Монтгомери Уорд Сноупс.

– Да, – сказал дядя Гэвин. – Пусть только судья Лонг увидит этот чемодан…

– Конечно, – сказал Рэтлиф. – Это уж дело Сэма. Нет, Монтгомери Уорд своего дядюшку Флема должен бояться, только он этого, как видно, пока не понимает. Да и нам его надо опасаться. Пока он только за деньгами гнался, мы хоть знали, о чем нужно догадываться, хоть и понимали, что сразу не догадаться. Но на этот раз… – Он поглядел на нас, моргая.

– Ладно, – сказал дядя Гэвин. – Как же быть?

– Помните анекдот, как один человек нашел свою заблудившуюся собаку? Он просто сел, представил себе, куда бы он сам убежал, будь он собакой, встал, пошел туда, нашел свою собаку и отвел домой. Так вот. Положим, мы с вами – Флем Сноупс. У нас есть возможность избавиться от нашего – как бишь это говорится?… – непрезентабельного… от непрезентабельного племянника, упечь его в тюрьму. Только мы теперь – вице-президент банка и не можем допустить, чтобы все узнали, что племянник, хоть и непрезентабельный, тайно показывает французские картинки. А судья, что упечет его в тюрьму, тот самый, который сказал Уилберу Провайну, что посылает его в Парчмен не за то, что он делал виски, а за то, что его жена таскала воду за полторы мили. – Он поморгал, глядя на дядю Гэвина. – Вы правы. Не «что?», а «как?» – вот правильная постановка вопроса. И, поскольку вы человек не корыстный, а у него хватило ума не предлагать денег Хэбу Хэмптону, мы просто не знаем, что это за «как». Разве только теперь, когда он сделался важной шишкой у баптистов, он стал уповать на провидение.

Может, он и уповал на провидение. Как бы то ни было, оно ему помогло. Было это на другое утро, часов в десять; мы с дядей Гэвином как раз выходили из кабинета, чтобы ехать на Уайотт-Кроссинг, где случилась какая-то передряга из-за тяжбы по поводу налога на осушительные канавы, и вдруг вошел мистер Хэмптон. Он, казалось, насвистывал что-то сквозь зубы, веселый и беззаботный, вроде бы свистел, только никакого звука не получалось, не говоря уж о мотиве. – Доброе утро, – сказал он. – Вчера, когда мы были в этой студии и я шарил среди бутылок на полке в поисках спиртного или чего-нибудь горючего…