Несмотря на тщательные приготовления, день, когда должен был приехать Бобби, начался неудачно для Мэрилин. Примеряя наряды, она пролила кофе на платье, которое собиралась надеть на ужин, и с досады накричала на миссис Мюррей, хотя та была совершенно ни при чем. Вспышка гнева вызвала у Мэрилин головную боль, и, чувствуя себя виноватой, она до самого вечера извинялась перед миссис Мюррей. С помощью экономки (миссис Мюррей всегда была готова к “совместным действиям”) она выбрала другое платье — белое, с оголенными плечами, которое она купила когда-то потому, что оно очень понравилось Иву Монтану (он увидел его в витрине магазина “Сакс”). К тому времени, когда она примерила это платье, подобрав к нему сумочку и туфли, мир между ней и миссис Мюррей был полностью восстановлен. Маникюрша наложила Мэрилин искусственные ногти, и ей сразу вспомнилась женщина-дракон из фильма “Терри и пираты”. С такими ногтями невозможно было застегнуть молнию или пуговицу, но она всегда была готова пожертвовать удобством ради красоты, а сегодня она намеревалась предстать на ужине у Лофордов в полном великолепии.

Однако вскоре Мэрилин изменила свое решение. Ведь через несколько месяцев она станет матерью, разве не так? Бобби ценил ее не за то, что она зажигательная голливудская красавица. Она — мать его ребенка (или, как это ни горько, точнее будет сказать, мать одного из его детей) и будущая жена. Мэрилин принялась переделывать работу парикмахера и маникюрши. Сначала нужно изменить прическу — волосы должны лежать свободными волнистыми прядями, казаться мягкими и воздушными.

Взглянув на себя в маленькое зеркальце, она поняла, что совершила глупость. Она стала обычной женщиной, серой и непривлекательной. Бобби вряд ли это понравится. Если бы ему нужна была только благообразная мамаша его детей, которая вечно ходит в домашнем халате, почти не красится и не блещет красотой, он довольствовался бы своей Этель, а не вкушал удовольствия с ней, Мэрилин.

— Давайте вернемся к тому, что мы сделали вначале, — сказала она и, резко тряхнув головой, разрушила новую прическу.

Помощники Мэрилин хором издали тяжелый вздох. Миссис Мюррей нервно взглянула на часы.

— Уже шесть часов, — робко проговорила она.

В Голливуде ужинают рано. Привычки обитателей столицы кинобизнеса подчинены рабочему расписанию: актеры, бывающие на вечерних приемах, должны являться на киностудию не позднее семи часов утра, чтобы их успели загримировать к началу съемок; а сотрудники администрации поднимаются на рассвете — им начинают звонить из Нью-Йорка, где в это время уже девять часов утра. Мэрилин следовало прибыть к Лофордам в семь, самое позднее — в половине восьмого, и учитывая, что на дорогу из Брентвуда в Малибу потребуется никак не менее часа, она должна была уже выходить из дома. А вместо этого она сидела в халате, под которым не было еще даже нижнего белья, и ей только-только начали делать прическу и накладывать макияж.

Стрелка часов приближалась к восьми, и вот она наконец-то готова. Из всех туфель она выбрала лодочки с самыми высокими каблуками-шпильками и теперь стояла, покачиваясь, одетая в платье, которое прикрывало только отдельные части ее тела. Она решила, что выглядит чертовски привлекательно, а уж она-то разбиралась в таких вещах.

Волосы Мэрилин отливали серебром, как сахарная вата; ярко-красные губы сияли влажным блеском. Она хихикнула.

— Пусть знает, чего он лишает себя, — произнесла она.

Чтобы успокоить нервы, она, не глядя, сунула в рот пару таблеток и еще несколько штук кинула в блестящую сумочку, так, на всякий случай, хотя знала, что в ванной у Лофорда есть аптечка, в которой можно найти любые лекарства в неограниченных количествах.

Водитель помог Мэрилин выйти из машины, и тут ей показалось, что асфальт под ее ногами ожил и стал покачиваться, как при замедленном землетрясении. Она была благодарна водителю за то, что он довел ее до парадного входа. Служанка открыла дверь, и Мэрилин пронеслась мимо нее в гостиную. К ее изумлению, там никого не было.

— Se~norita! — крикнула ей вслед служанка, но Мэрилин уже направлялась в столовую. Сделав глубокий вдох, она спустилась на две ступеньки, стараясь не отрывать глаз от прямых линий раздвижных стекол, чтобы не потерять равновесие.

При появлении Мэрилин в столовой наступила полная тишина. Питер, как всегда, широко улыбаясь, поднялся со своего места; Пэт встретила ее смущенным взглядом, какой бывает у хозяйки дома из мелкобуржуазного сословия при появлении опоздавшего гостя, которого уже давно перестали ждать.

Потом она увидела Бобби. По правую руку от него место пустовало. Внутри у Мэрилин все опустилось: не потому, что перед ним уже стояло блюдо с десертом — неужели она настолько опоздала? — ее напугало выражение его глаз.

Глаза Бобби были бледно-голубые, холодные, как затянутый льдом пруд, неумолимые, как смертный приговор.

— Прошу прощения за опоздание, — извинилась она.

— Ничего страшного, — произнес Бобби, явно нервничая. Все оставшееся за ужином время они переговаривались, как совершенно чужие люди. Но ведь некоторые гости, по всей вероятности, не были осведомлены об их отношениях. И потом, хотя Пэт довольно спокойно относилась к любовным похождениям мужчин семейства Кеннеди, в ее присутствии Мэрилин чувствовала себя скованно, будто Пэт была воспитательницей, которая не допустит фривольного поведения — во всяком случае, при посторонних.

Из гостей они ушли рано — после того как Бобби разыграл малоубедительный спектакль, в неловких выражениях предложив Мэрилин довезти ее до дому, так как он все равно возвращается в “Беверли-Хилтон”. Всю дорогу, пока машина везла их по бульвару Сансет, они сидели молча, взявшись за руки, словно подростки. Мэрилин наблюдала, как у Бобби дергается кадык — верный признак того, что он нервничает. Бобби явно не желал начинать разговор в присутствии водителя, который наверняка был еще и полицейским, поскольку работал в министерстве юстиции. Своего шофера она отправила домой.