— Та же девка, что и прошлой ночью, — сообщил он. — Тут пишется довольно-таки интимная болтовня. Вот, слушай.

Криркпатрик взял наушники и прижал к уху резиновую подушечку.

Он занимался подслушиванием долгие годы и уже давно не испытывал грязного интереса к подобным разговорам. Он с удовольствием обменял бы все стоны, возбужденное дыхание и постельную болтовню на одно четкое, богатое уликами заявление, чтобы потом можно было прийти к преступнику, уведомить его о праве на защиту и т.п. и отправиться домой спать. Он услышал тихое шуршание простыней, затем знакомый, с придыханием, голос произнес: “Только представь себе, сколько мужчин в мире мечтают о том, чтобы их по утрам будила поцелуем Мэрилин Монро?” .

Он не поверил своим ушам. “Кеннеди достоин восхищения, — подумал он. — Притащить в Чикаго Мэрилин Монро, когда его жена находится в этом же городе в доме у Шрайверов, возле которого стоит такой же грузовик…”

“Пусть мечтают дальше” , — произнес голос Джека Кеннеди. Потом послышались обычные звуки, какие издаются при половом сношении: смачные поцелуи, вздохи, звуки трущихся друг о друга тел. Все это он слышал и раньше — со всеми парами это происходило одинаково. Сенатор и кинозвезда издавали те же звуки, что и гангстер в компании проститутки, да и любая другая пара. “Интересно, — подумал он, — действительно ли она так возбуждена, что не может удержаться от криков, или притворяется?” Но, впрочем, это не имело значения.

Киркпатрик вернул наушники.

Он уже услышал достаточно.

Мы с Мэрилин сидели в буфете гостиницы “Конрад Хилтон”. Время от времени откусывая гамбургер с сыром, она читала статью о себе в журнале “Лайф”. Ее подбородок был испачкан кетчупом. Взяв ломтик жареного картофеля, она окунула его в кетчуп и быстро отправила в рот — даже этот жест, как и все ее движения, действовал возбуждающе.

Утром я встретился с Джимом Фарли. Джо Кеннеди вновь оказался прав: Фарли отказался поддержать кандидатуру Джека на пост вице-президента. Фарли будет одним из первых, чьи налоговые декларации проверит Служба внутренних доходов, как только Джек станет президентом.

— Как это здорово, что основное выступление на съезде поручили Джеку? — сказала Мэрилин, глаза ее сияли.

Я не стал интересоваться, откуда ей это известно, — очевидно, Джек наведывался к ней чаще, чем к Джеки.

— И да, и нет, — осторожно ответил я, не желая разочаровывать ее.

— Это же просто великолепно, ведь правда? Стивенсон попросил Джека выдвинуть его кандидатуру? Он будет главным действующим лицом на съезде!

— Скорее, это роль второго плана. В этом фильме главная роль принадлежит Эдлаю, а все потому, что тогда за завтраком он подстроил Джеку ловушку. Разумеется, это большая честь, если тебя просят официально объявить кандидата, — это самый главный вопрос на съезде, все верно. Однако — и это очень важно — такова традиция американской политики: человек, официально выдвигающий кандидатуру на пост президента, не имеет права баллотироваться в вице-президенты.

Я сообщил ей, что Джек до сих пор ругает себя — и Бобби тоже — за то, что они вовремя не учли хитрости Эдлая и поставили себя в глупое положение. Они не сомневались, что здесь не обошлось без вмешательства Элеоноры Рузвельт. Позже Джека и Бобби стали считать безжалостными политиками, но тогда они еще были способны удивляться двуличию и интриганству своих старших коллег, которые в политических играх придерживались более традиционных правил.

Ясные глаза Мэрилин были широко открыты. В них я читал восхищение моей политической мудростью — во всяком случае, мне так казалось, ибо никто лучше нее не мог внушить мужчине, что он самый умный человек на свете.

Как оказалось, в политических вопросах Мэрилин была более проницательной, чем я (и даже более проницательной, чем Джек). Когда я поведал ей, что Джека убедили нанести визит вежливости Элеоноре Рузвельт, хотя он яростно отбивался, она заметила, что это ничего не даст, и оказалась права.

— Ты разве не видел лицо миссис Рузвельт, когда она стояла на сцене вчера вечером, — сказала она. — Эта женщина ничего не забывает и не прощает. Поверь мне, я знаю, что она чувствует!

Я улыбнулся.

— Трудно представить, что у вас с Элеонорой может быть что-то общее.

Мэрилин одарила меня ледяным взглядом.

— Она женщина, — сказала она. — И я тоже.

Я задумался над ее словами. Откровенно говоря, вот уже много лет — можно сказать, целые десятилетия — никто не вспоминал о том, что Элеонора Рузвельт — женщина, даже сам Рузвельт. Многие годы ее считали связующим звеном между президентом и беднотой, а также национальными меньшинствами. В глазах народа она была как бы живым монументом, некрасивым, но ценным. Конечно, Мэрилин была права. Я вдруг понял, почему Элеонора Рузвельт так хорошо относилась к Эдлаю: он, не переступая рамок дозволенного, мягко и ненавязчиво флиртовал с ней, а поскольку он умел обращаться с женщинами не хуже Джека, у него это получалось неплохо.

Мэрилин изящным движением вытерла рот — ее приемные родители сумели привить ей светские манеры, и признаки благородного воспитания часто бросались в глаза. Она облизнула губы — верный признак того, что собирается задать трудный вопрос. Это не значит, что он трудный для нее, — скорее для того, кому она его задает.

— Дэйвид, — начала она, — я одного не понимаю. Какая роль во всем этом отведена Джеки?

— У тебя уже появился синдром “той женщины”, — заметил я.

— Что это такое?