И, наконец, последний контракт, заключённый в этот день, был контракт о наследстве. До сих пор барону успешно удавалось оттягивать его заключение, так как Тим никогда о нём не спрашивал.

Почему барон проявил вдруг готовность заключить этот контракт, Тим не знал, да его это и мало заботило. Сделки, контракты, богатство — до всего этого ему не было теперь никакого дела. Единственное богатство, которое сейчас его интересовало, был смех. Он предчувствовал, что крошечная записочка в его кармане — на ночь он спрятал её под подушку — была ключом к его смеху, запертому на замок; поэтому ему не терпелось достать лупу из-под скамейки. Он то и дело потирал рукой лоб, чтобы обратить внимание барона на то, как утомили его бесконечные формальности по заключению трёх контрактов.

— Если у вас болит голова, мы можем отложить заключение контракта о наследстве на завтра, — сказал, заметив это, барон. — Вы согласны, господин Талер?

Тим согласился не сразу. Для этого он был теперь слишком опытен. Он разъяснил, что, по его мнению, было бы лучше заключить контракт немедленно, но, к сожалению, он испытывает в эту минуту головную боль. А поскольку контракты надо подписывать с ясной головой, то, пожалуй, и в самом деле будет лучше подождать с этим до завтра.

Эта хитрость удалась, как он и рассчитывал. Подписание контракта отложили на завтра, и Тиму было разрешено, после того как он послушно проглотил две таблетки, пойти прогуляться по берегу Альстера перед отелем. («Свежий воздух творит чудеса», — сказал ему один из юристов.)

Тим знал, что где-то поблизости притаился сыщик, который не сводит с него глаз, и потому не бросился сразу поднимать лупу из-под красной скамейки. Купив в киоске газету, он сел с ней на скамейку. Где лежит лупа, ему удалось разглядеть ещё раньше.

Читая газету, Тим держал её так, что вкладной лист вскоре соскользнул с его колен и порхнул под скамейку. Тогда он нагнулся и вместе с газетным листом поднял лупу. Потом, спрятавшись за газету, украдкой сунул лупу в карман своего пиджака. Он носил теперь чаще всего костюм из фланели, серый или в мелкую клетку.

Прошло не меньше пятнадцати минут, прежде чем Тим сложил газету и, оставив её на скамейке для какого-нибудь прохожего, вошёл в отель. Портье вместе с ключом передал ему сложенную вчетверо бумажку. Это была записка от барона:

Тим решил подняться наверх в номер барона, ненадолго заглянув перед этим к себе; он только спрятал лупу в маленькую домашнюю аптечку, висевшую на стене в ванной, и, свернув в трубочку записку Джонни, сунул её в полупустую стеклянную пробирку с таблетками от головной боли. Положив пробирку обратно в аптечку, он отправился к барону.

Обычно во время важных переговоров Треч держал в руке бумажку с основными пунктами.

И на этот раз Тим увидел в его руке такую бумажку. На ней были написаны столбиком всего три слова. Тиму не удалось разглядеть их как следует, но первое слово было очень похоже на фамилию «Рикерт».

— Завтра, господин Талер, — начал барон, — истекает срок нашего небольшого договора относительно господина Рикерта. Если вы до завтрашнего дня не установите контакта с вашими гамбургскими друзьями, господин Рикерт будет вновь назначен директором пароходства. В связи с преклонным возрастом он может быть тут же с почётом переведён на пенсию с высоким месячным содержанием. К сожалению, мы с вами завтра же должны вылететь в Каир, так как одна египетская фирма заявляет протест по поводу названия маргарина «Пальмаро». Следовательно, если вы хотите поговорить со своими гамбургскими друзьями, вам надо сделать это ещё сегодня. Но тогда наш договор потеряет силу, и господину Рикерту придётся навсегда остаться докером.

— Докером? — с изумлением спросил Тим.

— Да, господин Талер, докером. Он дошёл до этого. А это не так легко в его возрасте. Поэтому я думаю, что вы захотите освободить его от столь печальной участи и не станете искать встречи ни с Крешимиром, ни с рулевым Джонни, ни с самим господином Рикертом. Впрочем, может быть, я ошибаюсь!

Треч взглянул на Тима с боязливым вниманием. И Тим знал почему: как видно, кто-то из друзей уже нашёл ключ к его смеху, и барон об этом догадывался. Сегодня барон старательно следил за тем, чтобы на губах его случайно не мелькнула улыбка.

— Господин Рикерт должен снова стать директором пароходства, — твёрдо сказал Тим.

— Значит, наш договор остаётся в силе, господин Талер?

Тим кивнул. Но его кивок был ложью. Он вовсе не собирался избегать встречи с друзьями. Наоборот, надо было встретиться с ними ещё сегодня. Завтра будет уже поздно. А господин Рикерт всё равно станет теперь директором пароходства. Только не у барона, а в пароходстве Тима, которое сегодня утром перешло в его собственность, согласно контракту, — в пароходстве «ГГП».

Треч заглянул в свою шпаргалку — было заметно, что он почти совсем успокоился, — и сказал:

— Пункт второй, господин Талер, касается… — Барон замялся, но потом всё же договорил до конца начатую фразу: — Пункт второй касается вашего смеха.

Он снова испытующе посмотрел на Тима. Но Тим давно уже научился — и ни у кого иного, как у самого барона, — скрывать свои чувства под маской равнодушия. Даже голос его не дрогнул, когда он спросил:

— Так что же с моим смехом, барон?

— Год назад, господин Талер, я проверил в Красном павильоне моего замка, в какой мере интересует вас и интересует ли ещё вообще ваш смех. Я дал его тогда вам взаймы на полчаса и в результате этого маленького эксперимента узнал, что вы всё ещё сильно скучаете по своему смеху. Только что я тоже, незаметно для вас, поставил небольшой опыт. На этот раз результат получился гораздо более удовлетворительный. Вы добровольно отказываетесь от встречи с тремя единственными на свете людьми, которые знают о нашем контракте и, возможно, могли бы в случае необходимости дать вам полезный совет…