Теперь настала моя очередь удивляться.

— Вы приехали из Франции заснять кабинет ученого-первооткрывателя, но ведь он работал над теми проблемами в науке, о которых ничего, нигде не может быть написано! Он первооткрыватель! Когда закончит работу, тогда появятся сообщения об этом в книгах! Справочниками и таблицами никогда не пользовался, в уме молниеносно решал сложнейшие математические проблемы, да у нас в доме нет ни логарифмической линейки, ни таблиц, ни справочников, у нас даже нет технических, научных книг, вся наша библиотека состоит только из художественной литературы.

Иностранцы меня выслушали, но им в это было трудно поверить! Они в один миг, без команды рассыпались по кабинету и в библиотеке стали безуспешно искать доказательств того, что такого быть не может. Были очень удивлены и даже расстроены, когда сами убедились, что вся библиотека состояла из художественной литературы. Им пришлось сфотографировать пустой стол, только чистая бумага и перо.

Дау все чаще и чаще стал жаловаться на неприятные ощущения в животе. Бесконечные ложные позывы мешали спать. Живот был вздут. Врачи, тщательно обследовав кишечник, сказали: "Вам нужно побольше ходить, вы залежались". И прописали стакан морковного сока.

Я застала диетврача в палате Дау со стаканом морковного сока. Дау ему говорил:

— И не пытайтесь меня уговаривать. Я эту гадость пить не буду. Морковка на вкус отвратительна. Я не выношу этого вкуса.

Врач старался убедить Дау в том, что вкус очень приятен и морковный сок очень полезен.

Я взяла стакан с соком у врача, подошла к Дау и сказала:

— Дау, ты болен?

— Да.

— Ты хочешь выздороветь?

— Очень хочу, Коруша.

— Лекарства разве бывают вкусные?

— Нет, лекарства должны быть невкусные по своей идее.

— Так вот, выпей морковный сок как лекарство.

— Как лекарство я его могу выпить. Лекарства как правило невкусные.

И каждый день, когда натощак приносили пить морковный сок с утра, меня в палате не было, он его пил, приговаривая: "Как лекарство я этот мерзкий сок выпью".

Где потеря близкой памяти? С Гращенковым я уже не могла разговаривать. О, только не потому, что он забыл мне позвонить по поводу благополучного исхода "мозговой операции", когда ночью Дау в больнице № 50 делали трепанацию черепа и убедились, что гематомы коры головного мозга нет. Я была так счастлива, что эта операция закончилась благополучно. Я понимала, насколько врачам в те дни было не до меня.

Другое дело, когда я встретила в коридоре Гращенкова, после того когда Дау объявил мне о непреклонном решении вступить в Коммунистическую партию в присутствии Гращенкова. Гращенков мне сказал:

— Конкордия Терентьевна, вы утверждаете, что ничего не замечаете. У вашего мужа поведение, несвойственное ему до травмы, а вы утверждаете, что не могут в мозгу погибнуть избранные клетки памяти.

— Да, я в этом убеждена.

— А вот мне Лившиц — самый близкий друг Ландау — сказал, что до травмы ему было несвойственно желание вступить в Коммунистическую партию. Лившиц был поражен, удивлен и опечален.

— Николай Иванович, это потому, что самому Лифшицу это несвойственно. Я — член партии, вы — тоже член партии. И Ландау мог стать членом партии. Рыдания душили, я ушла не прощаясь.

Как энтомологи рассматривают насекомых под микроскопом, так сейчас медики, физики и все прислушиваются к тому, что сказал Ландау. Это было нестерпимо больно. Как они все смеют так обращаться с ним? Он всю жизнь был «ненормальным» в том смысле, как Нильс Бор в свое время высказался об одной из теорий Гейзенберга: "Это, конечно, сумасшедшая теория. Неясно только одно, достаточно ли она сумасшедшая, чтобы быть еще и верной".

Медик Гращенков диагностировал у академика Ландау ненормальное мышление, он не понял, что таким мышлением наградила его природа, и это называется талантом!

Его сокурсник по университету, тоже незаурядный талант, соблазнившись на роскошные условия, предложенные Америкой, стал работать на бизнес. Прошли годы, прошли десятилетия. Обедая на кухне, Дау развернул только что полученные на домашний адрес журналы научной информации и ахнул: "Коруша, какой ужас! Во что американский бизнес превратил талант Гамова, просто позор, вот его последняя работа. Променять физику на бизнес!".

Ландау родился гением. На одиннадцатом году жизни его очень серьезно заинтересовал «Капитал» Маркса. Он его изучил, потом познакомился с трудами Маркса и Энгельса, в результате чего его мировоззрение стало марксистским. В самом благородном смысле. Гращенков же со слов Лифшица констатировал, что это несвойственно здоровой психике Ландау.

Лифшиц считался другом Дау. Дау его воспринимал с самых харьковских времен как необходимую нагрузку к ассортименту жизни. И Капуцин был полезен своими практическими умными советами в быту и, конечно, как грамотный, очень аккуратный, трудолюбивый и пунктуальный технический секретарь.