— Пепси, я наверняка потом пожалею, но договоримся так: ты уволена. Официально.

— Черт!

— Неофициально, если хочешь раскручивать этот свой бредовый материал, раскручивай. Но я не даю тебе такого задания. И ничего об этом не знаю. И не желаю слышать, если ты не найдешь чего-то посущественнее. Если найдешь и это окажется весьма значительным, то даже президент компании примет тебя обратно с распростертыми объятиями.

— Если больше никто из репортеров не станет заниматься аспектом Освальда, то договорились.

— Пепси, это строго между нами. Я забуду об этом, едва ты выйдешь на улицу.

— Мне потребуется мини-камера, — отозвалась девушка.

— Я отправлю ее тебе на квартиру с посыльным. Но оператора у тебя не будет.

— Ничего. Я заставлю работать с ней своего ассасинолога. Надо только знать, куда ее наводить. Это все равно что вести машину.

— Я прощаюсь с тобой. Пепси. Разве только ты совершишь чудо.

— Совершу, не беспокойся.

Римо и Чиун, сидя на ковре в номере отеля «Уотергейт», ели из картонных коробок купленный навынос рис и тихонько беседовали. Сундуки Чиуна покоились на большой кровати.

— Папочка, — протянул Уильямс, — я больше не хочу быть ассасином.

— Почему? — негромко спросил кореец.

— "Ассасин" в этой стране бранное слово.

— В этой стране не умеющая петь певица-блондинка получает громадные деньги только за то, что устраивает из себя публичное зрелище. Так что ничего удивительного тут нет.

— Я бы заплатил Медузе, чтобы она не публиковала книги с фотографиями, на которых запечатлена обнаженной, — согласился Римо.

— Ты ассасин, — отрезал Чиун. — И дело не только в том, что ты делаешь, пусть и неуклюже, это — твоя сущность. Ты не можешь перестать быть ассасином, как не можешь перестать правильно дышать.

— А до Рождества остается неделя. Для меня это всегда печальное время года.

— Мы не празднуем Рождество, — фыркнул мастер Синанджу.

— Знаю.

— Рождество — языческий праздник, его ввели римляне и еще больше испортили последователи Назареянина, которые погубили Древний Рим. Точно так же они погубят этот новый Рим, именуемый Америкой.

— Я уже тысячу раз слышал это, — устало произнес Римо. — Дом Синанджу отмечает вместо Рождества праздник Свиньи.

Чиун скривился.

— Он не так называется! Это твое грубое название прекрасного дня, когда любезные, милые люди делают небольшие подношения тем, кто делился с ними мудростью.

— Рождество мне нравится больше, — сухо отозвался Уильямс. — Тут все делают друг другу подарки.

— Фу! Что хорошего, когда подарки делаются вынужденно? Подарок должен подноситься в знак признательности, а не потому, что от тебя ждут ответного подарка. Иначе подарки получат даже недостойные, а дарящий и принимающий, таким образом, участвуют в спектакле обоюдной жадности, корыстолюбия и неблагодарности.

— Хорошее описание Рождества в наши дни, — пробурчал Римо. — Но в детстве я всегда с нетерпением ждал этого праздника... — у него перехватило горло — ...мечтал иногда, что на Рождество ко мне приедут родители, и все переменится.

— Все переменилось, сынок, — произнес вдруг Чиун ласковым голосом. — У тебя есть отец. Я.

— У меня где-то есть другой отец, — печально ответил ученик. — Я должен его найти.

— Если хочешь отблагодарить меня за все, что я даровал тебе, Римо Уильямс, то не ищи.

Серьезный тон Чиуна заставил ученика взглянуть на мастера Синанджу с недоверием.

— Почему ты так не хочешь, чтобы я нашел своего отца?

— Это только принесет тебе несчастье.

Из кармана серого костюма, надетого по указанию Смита, Уильямс достал свернутый лист с карандашным наброском. Развернул его. На нем была изображена молодая женщина с печальными глазами и длинными темными волосами. Лицо это изобразил полицейский художник по указке Римо. Оно обладало полным сходством с лицом той женщины-призрака, что явилась ему у его могилы.

— Я даже не знаю ее имени, — негромко произнес он. — Она моя мать, а я даже не знаю ее имени!

— Она не твоя мать! — выпалил Чиун.

Ученик поднял взгляд.

— Раньше ты говорил другое.

— Не хотел тебя расстраивать, — уклончиво ответил учитель. — А теперь видеть не могу, как ты скорбишь над плодами собственного воображения. И не желаю скрывать от тебя правду.

— По-моему, тебе меньше всего хочется, чтобы узнал правду, — хмыкнул Римо. — Хорошо бы узнать почему.

Зазвонил телефон.