— Я каюсь, святой отец.

— Хорошо. — Отец Флагерти шумно вздохнул, а потом задал Нэнси вопрос, которого она боялась больше всего: — И после этого ты столько раз принимала причастие, зная, какие страшные грехи отягощают твою душу?

— Да. И в этом я тоже каюсь…

— О Господи, помилуй нас, грешных! Ты хочешь сказать, что в течение целых двух лет ты не получала отпущения своих смертных грехов?! Что за это время ты десять раз осквернила тело и кровь Христову?.. И все только из-за того, что стыдилась признаться в своем грехе?

— Да, святой отец.

Священник снова тяжело вздохнул.

— Ты десять раз отворачивалась от Бога, умалчивая о своих грехах во время исповеди… Но что еще страшнее — ты каждый раз в состоянии смертного греха принимала тело и кровь Христовы, оскверняя этим Святые Дары и само таинство божественного причастия. А это один из тяжелейших грехов, который только может лечь на душу католика. Ты осознаешь, что этим поставила себя на край ужасной пропасти и теперь можешь вечно гореть в геенне огненной? Ты понимаешь, что во г уже два года на тебя не снисходит благодать Господа нашего? А если бы ты умерла в это время то сейчас бы уже, без всякого сомнения, горела в аду. И твоя бессмертная душа попала бы прямо в руки Сатаны…

— Я знаю, святой отец. Я раскаиваюсь в этом.

— Какие еще грехи ты совершила? Теперь ты должна рассказать мне все до конца, дитя мое.

Все остальное было для Нэнси сущей ерундой по сравнению с тем, что ей только что пришлось пережить. Она быстро заговорила обо всех мелких проступках и вскоре закончила свою исповедь.

— Это все, святой отец. — Наконец облегченно вздохнула девушка.

— Теперь ты должна искупить свои грехи искренним покаянием, дитя мое, — строгим голосом ответил священник. — И для этого тебе надлежит до завтра десять раз прочитать по четкам все известные тебе молитвы. И проси Господа, чтобы он дал тебе силы не входить больше во искушение. Приходи на мессу, принимай тело и кровь Христовы и впредь исповедуйся чаще, только теперь договаривай все до конца.

— Хорошо, святой отец.

Нэнси услышала, как священник начал читать по-латыни чин отпущения грехов, а сама стала молиться на родном языке:

— О Господь мой! Прости меня за то, что я огорчила Тебя своими прегрешениями — я в них полностью раскаиваюсь, ибо боюсь навсегда быть отвергнутой Тобой и после смерти пасть в преисподнюю. Но больше всего я каюсь в том, что оскорбила Тебя, причащаясь Твоих тайн с грехом на душе. Ведь Ты так любишь меня, и теперь я полна решимости искупить мои грехи, понести за них наказание и с Твоей милостью изменить свою жизнь. Аминь.

Она подождала, пока отец Флагерти закончит молитву, чтобы получить от него благословение.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Да пребудет с тобой милость, прощение и благодать Господа нашего. Аминь.

— Спасибо, святой отец.

Все еще страдая от смущения и стыда, Нэнси вышла из церкви. Свежий весенний ветерок тут же высушил капли пота на ее лбу. Она почувствовала невероятное облегчение и подняла руки вверх, чтобы ветер подсушил также вспотевшие ладони и подмышки.

Нэнси перешла улицу и решила сократить путь к дому, зашагав через широкую лужайку на другой стороне. В лазурном небе горело ясное солнце, а на душе у нее было легко и радостно. Уже давно Нэнси не чувствовала себя такой счастливой и свободной.

Потом она посмотрела на часы: без десяти час. Значит, когда она вернется, отчим уже будет дома — а он разрешил ей сегодня взять его машину, чтобы проехаться по магазинам. Ее отчим Берт Джонсон служил в местной полиции, но сегодня его работа заканчивалась в двенадцать. Правда, по дороге он мог заскочить куда-нибудь опрокинуть стаканчик-другой. Ну так что же: если он и задержится, Нэнси в это время с удовольствием примет душ, а пока волосы будут сохнуть, еще успеет вдоволь наболтаться по телефону со своей лучшей подругой Патти. А может быть, Патти даже захочет прокатиться вместе с ней за покупками.

Идти было необычайно легко — Нэнси почти не чувствовала своего тела и, приближаясь к дому, начала читать радостные пасхальные молитвы.

Берт Джонсон, отчим Нэнси, пил в одиночестве, устроившись в дальнем углу тускло освещенного пустынного бара. Сегодня единственными посетителями, кроме него, здесь были какие-то двое уже изрядно подвыпивших приезжих, которые, заметно пошатываясь, с азартом играли в боулинг старого образца — вместо шайб они по очереди бросали на дорожку большие тяжелые шары. Но Берт настолько погрузился в свои собственные размышления о жизни, что ни громкий топот пьянчуг, ни их споры и ругань нисколько не мешали ему сосредоточиться. Равно как и шум, производимый кеглями и шарами. Берт посасывал уже пятую порцию бурбона, методично запивая каждый глоток пивом.

Но вот особо яростный крик все же отвлек внимание Берта и, повернувшись в сторону игроков, он с удивлением увидел следующее: один из приятелей незаметно подкрался к другому как раз в ту секунду, когда тот собирался уже бросить свой шар, и ловким движением стянул с него штаны. Шар, разумеется, тут же грохнулся на пол, а незадачливый игрок, выпрямившись и еще не соображая, что происходит, тупо уставился на своего приятеля. Его жирные ягодицы в выцветших несвежих трусах противно покачивались над неоновыми лампами кегельбана.