– Гуд бай, дарлинг! – выбрав подходящий, как ему показалось, момент, выкрикнул Тришка и кинулся наутек. Олд Расти что-то завопил вслед, но Тришка уже выметнулся из желтой иномарки.

– Ну? Как? Будем брать? – зашипел из-за тракторного колеса Корней Третьякович. Он, видать, уже забыл, что сгоряча и Тришку посчитал шпионом.

– Не сейчас, – ответил Тришка и крепко задумался.

Он пытался понять, какой у этого брауни может быть бизнес в деревенском сарае.

Это слово в его понятии означало прежде всего торговлю. У хозяина бизнеса не было, у хозяйки был, у хозяйских детей недавно завелся свой. С бизнесом владельцев «Марокко» дело было темное – домовые не пришли к единому мнению. Одни считали, что там продается втихомолку дурь, и с того много народу кормится – кстати говоря, это было чистой правдой. Другие полагали, что основной упор делается на алкоголь. Третьи даже до такой теории возвысились, что «Марокко» торгует производимым в нем шумом. Тришка сделал вывод, что бизнес возможен только там, где много народу. Что мог продавать или же покупать Олд Расти – было пока уму непостижимо.

– Так он шпион или не шпион? – допытывался тепличный.

– Шпион, но жалоб не принимает.

– Это почему же?

– Не велено.

– А-а… А будет?

– Когда велят.

Тепличный еще чего-то хотел узнат, но замер с открытым ртом.

– Аниська… – прошептал он. – Во, гляди… А мешать не моги…

Домовиха Анисья Гордеевна, озираясь, спешила с узелком к желтой иномарке.

Вообще домовые к женам и дочкам строги, требуют порядка. Но есть одна область, куда они носу не суют. Эта область именуется «жалость». Если домовихе взбрело на ум кого-то пожалеть и оказать ему покровительство, мужья и сыновья даже не ворчат – молча терпят. Такое ее право.

Судя по всему, Анисья Гордеевна пожалела брауни.

Она постучала в дверцу иномарки, дверца приоткрылась, и Олд Расти соскочил вниз, заговорил с большим достоинством, только вот домовиха, судя по личику, ровно ничего не понимала.

– Ешь, горе мое, – только и сказала, развязывая узелок. – Ешь, непутевый…

Олд Расти набросился на еду так, словно его три года не кормили.

– Ехал бы ты домой, что ли, – сказала Анисья Гордеевна. – Пропадешь тут с нами.

– Бизнес, – набитым ртом отвечал Олд Расти.

– Нет тебе тут никакого бизнеса. Ну, что ты умеешь? Есть да девок портить, поди? Невелика наука. Ешь, ешь… колбаски вон возьми, да с хлебушком, так сытнее выйдет…

Тришка и тепличный следили из-за колеса, как расстеленная тряпица все пустеет и пустеет.

– Пойду я. А ты подумай хорошенько. Надумаешься – на дорогу выведу.

Домовиха говорила так, как если бы Олд Расти был способен ее понять. Но он только ел и ел. Когда ни крошки не осталось, утер рот ладонью и произнес по-английски нечто благодарственное.

– Ну, полезай обратно, – дозволила домовиха и, свернув тряпицу, пошла прочь.

Стоило ей завернуть за культиватор – тут и заступил дорогу Тришка.

– Здравствуй, матушка Анисья Гордеевна! – с тем он поклонился. – Я Трифон Орентьевич, из городских. Пожалей меня, Анисья Гордеевна!

– Пожалела, – несколько подумав, сообщила домовиха. – Какое у тебя ко мне дело?

– Молчок мне нужен. Меня наши за Молчком снарядили – чтобы узнал, как его подсаживать. В городе уже разучились, а на деревне, наверно, еще умеют.

– Молчка подсаживать? – Анисья Гордеевна хмыкнула. – А что? Это мы можем. Я тебя к бабке сведу, она еще и не то умеет. Молчок – это ей запросто!

– Пойдем, пойдем скорее! – заторопил домовиху Тришка.

Ему совершено не хотелось объясняться по поводу молчка с тепличным. И хотя он был уверен, что окажется включен в очередную жалобу, но решительно последовал за Анисьей Гордеевной туда, куда ей угодно было повести.

По дороге выяснилось много любопытного.

Никишка, понятно, ни с кем не ссорился – а ему хотелось вконец заморочить голову простофиле Тришке, чтобы навеки избавиться от соперника. На мешке с провизией, оставленном у подвального, Анисья Гордеевна советовала поставить крест – нет более мешка, и точка. А насчет бабки Ждановны понарассказала чудес. У бабки-де полка есть, длинная, в два роста, и на ней пузырьков несметно. В ином червяк, который по ветру пускается, когда нужно хворь наслать, в ином любовное зелье, а в тех, что с левого края – Молчки, один другого краше. Можно хозяину подсадить – будет тих и кроток. Можно – хозяйке, или детям, или даже в скрипучую калитку, чтобы более не смазывать.

Бабка Ждановна жила далековато – по человеческим понятиям не так чтобы слишком, а домовому – топать и топать. Добирались долго. Но Тришка заранее радовался – возвращение с победой всегда приятно.

По дороге толковали о разном. И очень Тришке было любопытно – как Анисья Гордеевна с обитателем желтой иномарки договаривается. Но она и сама этого не знала. Так как-то получалось – и ладно. Не обязательно понимать слова, чтобы покормить голодного.

– А чем он занимается – поняла? – допытывался Тришка.