— Прошу прощения, не понял. — Мисюра никогда не отвечал, если вопросы вызывали у него сомнение в правильности. — Что такое хороший снайпер? Человек может быть хорошим стрелком — это одно. Может быть снайпером — это уже другое. А хороший снайпер на мой взгляд — ерунда. Потому что в таком случае простой снайпер окажется обычным хорошим стрелком. Таких я могу назвать с ходу десять-двенадцать. Среди них спортсмены — мастера пулевой стрельбы. Со снайперами — хуже. Подумаю и не вспомню.

— Кроме самого себя, — Барсов иронически искривил губы. — Верно?

— Может быть.

— Тогда может поговорим о тебе? — Барсов снова положил ластообразную ладонь на руку Мисюры, словно заранее предупреждал, чтобы тот внезапно не встал и не ушел, обидевшись. Потом полез в карман за куревом. — Охоту вот задумал. — Он сунул в рот сигарету, щелкнул зажигалкой. Два раза затянулся, выпустил клуб дыма. — Зверь крупный, близко не подойдешь. — И ощерил здоровые белые зубы. — Позарез снайпер нужен. Такой, чтобы стрелял лучше моего старого кореша. Пал Андреича Громака. Охотник — высший класс. Может слыхал?

— Нет, не знаю его.

— Ладно, роли это не играет. Давай так, я вас сведу на спор. Постреляете. Я погляжу…

Мисюра недовольно поморщился.

— Охотник, еще не значит снайпер.

— Почему? Он белку бьет только в глаз. Шкуру никогда не портит.

— У меня есть солдаты, которые в глаз бьют полевых мышей, когда выходим на стрельбище. Но в снайпера я их не зачисляю. Попасть с двадцати метров в такую цель — дело тренировки.

— Почему с двадцати?

— Потому что уже с пятидесяти мышиный глаз не разглядишь. А снайпер начинается с двухсот метров. А может с четырехсот.

Олег с детства помнил рассказ деда-фронтовика, который был снайпером и однажды за свою меткость чуть не попал под суд.

Уже после войны группа, в которой состоял и его дед, проводила занятие на стрельбище в глухой даурской степи. Вдали, на границе полигона стояла вышка оцепления. На вышке торчал изнывавший от безделья солдат. Он следил, чтобы посторонние не забрели в зону огня, но посторонних в тех местах отродясь не водилось. И солдатик маялся, не зная куда себя деть. Топтался, переходил с места на место. То смотрел по сторонам, то свешивал голову вниз и поплевывал с высоты.

В какой-то момент солдат встал так, что его согнутая нога вылезла за ограждение смотровой площадки, и сапог с большим каблуком повис над пустотой.

Дед Мисюры — Евгений Иванович — в те годы еще молодой человек как раз разглядывал местность через оптический прицел винтовки и вдруг сказал: «Срезать ему каблук, что ли?»

Все снайпера были фронтовиками и знали цену меткому выстрелу. Кто-то сказал: «Слабо».

Как всегда любое столкновение самолюбий разжечь бывает проще, чем пригасить.

— Подумаешь, дело!

Мисюра-дед взялся за винтовку. Лейтенант Карплюк — командир группы снайперов и ухом не повел. Фронтовые привычки еще глубоко сидели в людях и преодолеть их могло только время.

Мисюра лег и вогнал в ствол патрон. До цели было не менее трехсот метров. Прикинул куда и с как гнется бурьян. Оценил на глаз силу ветра. Подкрутил винты наводки. Сдвинул каретку с сеткой прицела так, чтобы учесть возможные отклонения пули. Совместил прицельный пенек с центром объектива. И аккуратно повел указательным пальцем спусковой крючок на себя.

Дело— то привычное…

Стукнул выстрел, но на него не обратили внимания. Все следили за поведением часового на вышке. А тот вдруг резко подскочил на месте, уронил карабин, который держал в руках, запрыгал на одной ноге, как пацан, игравший в классики…

Скандал потом был великий. Долгое время начальство даже не знало как определить событие. Если квалифицировать его как чрезвычайное происшествие, то надо было докладывать по команде снизу вверх, и затем ждать как сверху вниз на всех посыплются синяки и шишки.

Провели следствие. Капитан-дознаватель долго мурыжил Мисюру-деда, задавая тому дурацкие вопросы вроде:

— А если бы вы попали не в каблук, а в ногу?

Злосчастный, стоптанный набок каблук при этом как вещественное доказательство лежал перед следователем на столе.

— Как это в ногу? Я целился в каблук.

— Там расстояние двести метров. Чуть ошибся, и пуля пошла бы выше.

— Но я же попал?

Короче, случившееся квалифицировали как разгильдяйство. Лейтенанту Карплюку влупили выговор. Старшего сержанта Мисюру сплавили с первой же партией тех, кого демобилизовали в запас. Дед этому был страшно рад. Он и без того оттрубил семь лет вместе с войной и срочной службой.