Первый час дороги прошел в молчании, как это бывает всегда, когда какой-нибудь отряд путешественников отправляется в путь до начала дня. Тело и душа сливаются, так сказать, в одно с окружающей их природой; птицы спят еще среди листьев, куда едва начинают проникать смутные проблески рассвета, этих сумерек утра; влажная свежесть несется от травы и листвы дерев; легкая дымка, результат ночной росы, которая начинает испаряться в воздух, придает всему ландшафту неясный оттенок, смешивая все предметы, как будто бы они прикрыты легкой газовой вуалью. Все идут, точно погруженные в сладкую дремоту, которую первый солнечный луч рассеет вместе с утренним туманом.

Мало-помалу все проснулись под теплым дуновением дня; стаи маленьких сингалезских попугайчиков крикливыми голосами приветствуют появление солнца и с оглушительными «тира-тира» несутся к полям дикого сахарного тростника в джунглях и рассаживаются на ветках больших тамариндов; гиббоны прыгают с ветки на ветку, гоняясь друг за другом и исполняя самые изумительные гимнастические фокусы, тогда как белые ара и какаду тяжелым полетом проносятся над листвой фикусов и тамариндов. В джунглях, одним словом, начинается жизнь для всего их безобидного и прелестного населения: птиц, мух, бенгальских зябликов, соловьев, разноцветных попугаев, белок и обезьян, тогда как хищники, утомленные ночными похождениями и драками, пресыщенные мясом и кровью, прячутся в самую густую чащу, откуда они не выйдут раньше сумерек.

Эта полная жизни и одушевления природа, освещенная золотистыми лучами солнца, с лазурным небом, зеленью, цветами и радостными криками, изменила несколько направление мыслей Сердара. Как ни привык он к богатствам природы в джунглях, возвышенная душа его никогда не оставалась бесчувственной к ним, и он чувствовал, что сердце его постепенно успокаивается, несмотря на тяжелые заботы.

— Ну-с, дитя мое, — сказал он, ласково и дружески обращаясь к Сами, после того как несколько минут прислушивался к пробуждению природы и утреннему концерту обитателей леса, — тебе удалось, наконец, открыть удобный проход среди уступов склона?

— Да, Сагиб! — отвечал молодой индус, чувствовавший себя необыкновенно счастливым всякий раз, когда господин его говорил с ним таким ласковым тоном, — я без всякого труда прошел его до самого конца. Целая масса скал, которые совершенно закрывают верхнюю часть горы, помешала вам видеть, когда вы стояли у подошвы горы, что туда легко пробраться.

— А заметил ты, будет ли легко, там на верхушке, идти вдоль гребня по направлению к северу?

— Да, Сагиб! Верхушки идут там одинаково ровно везде, где я мог видеть.

— Вот это прекрасно, дитя мое, и ты оказал нам большую услугу, за которую я сумею вознаградить тебя. Чего ты желаешь?.. Нет ли чего-нибудь такого, о чем ты хотел бы попросить? Я наперед согласен на все, что в моей власти.

— О, Сагиб! Если бы я смел…

— Говори!

— Я желаю, чтобы Сагиб оставил меня у себя на всю жизнь, как и Нариндру.

— Милый мой Сами! Я только выигрываю от твоей просьбы… Будь уверен, я слишком хорошо понимаю, чего стоит такая привязанность, как ваша, и никогда не разлучусь с вами.

— Вот и проход, Сагиб! Там вот, напротив тебя! — сказал Сами, счастливый тем, что первый может указать его своему господину.

Все остановились, Барнет и Рама, отставшие немного, скоро также присоединились к ним. Оба, по своему обыкновению, были заняты спором относительно этого изменника, этого негодяя Максуэлла, а так как Боб, несмотря на все свое красноречие, никак не мог добиться от Рамы прав на первенство, то вечный спор никогда почти не прекращался.

— Полно, Барнет! Вперед, мои старый товарищ! — сказал Сердар. — Ты должен быть счастлив, что покидаешь наконец долину, которая два раза едва не сделалась роковой для тебя.

— Эх! — отвечал генерал с философским видом. — Жизнь и смерть — это две степени одного и того же.

Боб запомнил эту фразу во время исполнения одной из своих профессий; он примыкал одно время к Армии Спасения и пробовал говорить там напыщенные фразы.

Менее чем в полчаса взобрались они на гору и могли вдоволь любоваться чудным зрелищем Индийского океана в ту минуту, когда выходящее солнце рассыпало по волнам его золотистые и пурпурные лучи свои.

Вдруг Сами громко вскрикнул от удивления.

— Сагиб! Смотри, Сагиб! Точно шхуна Шейк-Теффеля!

Сердар, бледный от волнения, обернулся в сторону, противоположную той, куда смотрел, привлеченный игрой солнечных лучей на поверхности воды. Он увидел красивую шхуну, которая находилась всего в двух милях от берега и с распущенными парусами шла на траверс к нему. Он взял свой морской бинокль и направил его на маленькое судно.

— Барнет! Друзья мои! — воскликнул он. — Какое неожиданное счастье!.. «Диана» крейсирует там для нас.

— Ты уверен в этом? — спросил Боб, со своей стороны внимательно рассматривая судно, — мне кажется, что очертания «Дианы» должны быть более стройными, элегантными.