Но я-то знаю, что сейчас не лето, а стылое начало ноября. И дом наш – двухэтажный, восьмиквартирный – стоит не в деревне, а в городе Свердловске, на улице Прониной.

Правда, у города здесь самый край, улица тянется по склону Уктусских гор, вблизи от леса. Так что петухи в здешних дворах – не редкость. И самый подлый из них – соседский Степка: всегда норовит подобраться к кому-нибудь из пацанов и клюнуть в ногу.

По утрам он «включается» в семь часов и неутомимо вопит до восьми. Возможно, кому-то это удобно: готовый будильник. Но я всей душой Степку ненавижу.

Я мстительно представляю продолговатое фаянсовое блюдо с гарниром из риса и зеленого горошка и мысленно посылаю этот художественный образ горлопану. Степка испуганно замолкает. Но лишь на полминуты. Вскоре заводится опять. Правда, орет уже тише, словно издалека…

Видимо, начало восьмого. Что же Павлушка-то, мой юный барабанщик, не подымается? Не слышно шлепанья босых ног и материнских понуканий. Опоздает ведь первоклассник в школу. Или уже начались осенние каникулы? Так или иначе, все равно надо вставать. Скоро в передней забрякает звонок – значит, ко мне пришел за ключом от кают-компании вахтенный командир "Каравеллы".

В квартале от моего дома, в полуподвале длинной шестиэтажки – штаб ребячьего отряда, которым я командую уже больше десятка лет. Там, в низком, но просторном помещении (с боем отбитом у "общественности") – недостроенный корпус яхты "Том Сойер". А еще – барабаны, кинокамеры, спортивные шпаги и рапиры, декорации для фильма "Остров сокровищ" и множество другого имущества, необходимого в нашей кипучей жизни. И накрытый пестрым флагом Международного сигнального свода стол, на котором – вахтенный журнал.

Вахта в отряде – каждый день, с утра до вечера.

Сегодня понедельник (это я уже вспомнил), значит на дежурство придет Сережка Фоменцов. Командир барабанщиков, ясная душа, любимец отряда. Вахта начинается в восемь, но он всегда прибегает раньше. Откроешь ему дверь, а он сияет навстречу, как солнышко.

Воспоминание о Сережкиной улыбке согревает душу. Еще не открывая глаз, я протягиваю руку к спинке стула, где висят брюки. Нельзя же, в самом деле, встречать вахтенного начальника, не надев штаны.

Брюк под рукой нет. И стула нет. Я наконец открываю глаза. Надо мной незнакомый, очень высокий потолок. Сквозь серый сумрак видно, что он из светлых пористых плит.

И до чего душно! Эти алкоголики в котельной опять пережарили котел. Или котельная здесь ни при чем?.. Смутно помнится – вчера кто-то сказал: "Извините, у нас вышли из строя кондиционеры…"

А Степка все голосит. И ему помогают другие "степки". Но им уже не обмануть меня! Я вспоминаю все. И рывком сажусь на широченной гостиничной кровати.

– Ку-ка-ре-ку-у! – несется из-за громадного, во всю стену окна.

По всякому представлялась мне встреча с Гаваной. Но то, что здесь меня разбудит пение петухов, я, конечно, подумать не мог.

Кстати, ни в этот день, ни потом я так и не видел там ни одного петуха и не знаю даже, какой они породы. Однако еще не раз по утрам гаванские «степки» и «петьки» будили меня, рождая в сердце воспоминания о родном пейзаже: мокрые от дождя деревянные дома, гребешок соснового леса и усыпанные палыми листьями мусорные кучи…

Я отодвинул стеклянную дверь и вышел на балкон. Кафельные плитки под ногами оказались прохладными. Начинался рассвет, кое-где еще горели огоньки. Громадный город лежал в тумане, из тумана вставали купола, колокольни и высотные дома (довольно редкие, кстати). Это – справа и слева. А впереди вздымалось туманное пространство с одним единственным, равномерно мигающим огоньком. Оттуда тянул ощутимый, прогоняющий духоту ветерок – с запахом соли и водорослей. Пространство было, без сомнения, Мексиканским заливом.

Итак – остров Куба. Гавана. Тропики. Боже ты мой, неужели правда? Или опять сон?

Нет, на этот раз явь. Я уже помню все, что было накануне.

Шереметьево, взлет на рассвете, посадка в Рабате, полсуток над Атлантикой, тряска в воздухе (Бермудский треугольник?), потом долгий и низкий полет вдоль всего острова. В наступающих сумерках видны были высокие прямые пальмы, их стволы светились, будто у берез. А посадка – уже в ночной темноте.

В Москве знакомые кубинцы предупреждали: "У нас холод. Градусов семнадцать-восемнадцать, бр-р… Зима!" При посадке же стюардесса объявила: в Гаване двадцать восемь по Цельсию.