Шрифт:
Но темнота уже спряталась за гранью сна. Она не слышала – или не считала нужным отвечать слуге.
Тихонько подвывая, Карамазов схватил со стола пистолет. Замер, борясь с желанием высадить всю обойму в окно, в ночь. Он не собирается подчиняться!
…Но патроны надо экономить, шесть клиентов, и по два выстрела… и почему-то еще раз умножить на два… патроны придется докупить…
– Гадина, гадина, – садясь на пол, прошептал Илья. – Ты притворялась, тебе тоже что-то надо, вам всем от меня что-то надо…
Они все суки. Все. Только девочки хорошие. Только девочки… на фотографиях… хорошие… девочки…
Илья распластался на полу, потянулся к картонной папке. Схватил ее, всхлипывая уже тише.
Девочки… хорошие…
9
Среди шестерых, в этот день один за другим ощутивших приближающееся нечто, Кирилл Корсаков был самым растерянным – и, как ни странно, наиболее подготовленным к происходящему.
У него еще не было того предчувствия беды, что рано или поздно приходит к любому человеку. Кирилл просто не успел повзрослеть настолько, чтобы принять это странное знание – презрительно отрицаемое большинством, но бесспорное для тех, кому довелось бывать в серьезных переделках. Его не смущала нелогичность происходящего – дети не верят в логику. Он даже не понимал, что давящее ощущение может предвещать неприятность куда меньшую, чем кажется. Остаток дня Кирилл провел с напряжением бойца, пойманного на ночном поле боя прожекторным лучом и мучительно пытающегося притвориться мертвым. И этот осознанный страх прикрывал его от истерики непробиваемым щитом.
Мать не сказала ему ни слова, даже если и заметила, что в этот час занятия в школе еще должны были продолжаться. В глубине души она разделяла мнение Кирилла, что образование может мало что ему дать. Таких мыслей родители никогда не высказывают вслух – это входит в правила семейной игры. «Курить вредно», – сообщают они детям, закуривая. «Драться нехорошо», – ободряюще похлопывая по плечу. Дети все равно чувствуют истину. Лишь когда они начинают взрослеть, приходит стремление свести слова и правду воедино.
– Тебе звонили с телевидения, – сказала мать, пока Кирилл ел. Обед был ритуалом, изменения в котором не допускались. Людмила Корсакова всегда приходила обедать домой – и подразумевалось, что Кирилл будет поступать так же. Не только ради правильного питания, хотя она и придавала ему большое значение. Главным был короткий разговор, деливший день на две части – обязательную, но не имеющую никакого значения, когда Кирилл был в школе, и ту, которая, собственно, и составляла жизнь мальчика. Если бы он взял на себя смелость выразить собственные ощущения в словах, то сказал бы, что мама относится к нему как ювелир к огромному алмазу, медленно превращаемому в сияющий бриллиант.
– С какого? – торопливо глотая горячий суп, спросил Кирилл.
– С районного кабельного… возьми хлеб.
В мелочах Кирилл с матерью никогда не спорил.
– Они собираются делать еженедельную детскую программу. Попросили тебя прийти, вероятно, предложат быть ведущим.
Год назад Кирилл соскочил бы со стула и что-нибудь закричал.
– Здорово, – откладывая ложку, сказал он. – Я завтра схожу, ладно? У меня настроение такое… странное.
– Стишное, – подсказала мать.
Он кивнул.
– Я записала телефон, позвонишь и договоришься. На завтрашний вечер. Режиссера зовут Павел Валентинович, постарайся оставить хорошее впечатление.
Кирилл кивнул. Разумеется, завтра они пойдут на телевидение вдвоем. По телефону он поговорит сам – чтобы продемонстрировать свою самостоятельность, но окончательное решение примет мама.
Ювелиру виднее, как гранить алмаз.
– Ну все, мне пора. – Людмила Корсакова поднялась, секунду смотрела на сына, словно собираясь сказать что-то еще. Наклонилась, чмокнув его в макушку.
– Пока, мам.
– Вымой посуду, хорошо?
– Хорошо, мама.
Людмила вышла из кухни. Мальчик сидел неподвижно, слушая, как она одевается в прихожей. На его лице медленно проступало напряжение, которое уже некому было увидеть.
– Кириллка!
– Да? – Он повернулся, снова расслабляясь снаружи, словно мать могла увидеть его сквозь стену.
– Ты не дашь мне свои новые стихи?
Кирилл молчал.
– Мне надо показать их серьезным людям.
– Как-нибудь потом, мама. Ты что-нибудь старое им дай, ладно?
Она подчеркнуто громко вздохнула.
– Ты не лентяйничаешь, Кириллка?
– Не знаю.
Людмила Корсакова тихонько засмеялась.
– Все-таки поищи, Кирилл.
Хлопнула дверь.
Мальчик, сидящий за столом, медленно взял ложку, посидел минуту, не двигаясь. Потом поднялся. Недоеденный суп отправился обратно в кастрюлю, тарелка и ложка – в раковину. Кирилл налил в бокал уже остывшего чая и отнес в свою комнату. Потом вышел в прихожую и закрыл дверь на второй замок.
Он снова остался один – мальчик, боящийся взрослеть. Одному – легче.