Новый рабочий день начался с небольшой неприятности: мотор авто забастовал, и я с трудом докатил до ТОО, замаскированный под склад мануфактуры и бумажной продукции. Там ярился господин Соловьев, брызжущий слюной и проклятиями в мой адрес.

– В чем дело, товарищи?
– искренне удивился я.

– И он спрашивает?!
– визжал мой приятель.
– Вся власть стоит на ушах! Ты танки не видел на улицах?!

– Нет еще.

– Увидишь!

– А что происходит? Очередной путч, что ли? Так это ненадолго.

– Чеченец, ваньку не валяй!

– Тогда в чем дело?

– Я просил: не делать резких движений. Просил. Тебя. А ты? Это черт знает что!

– А что я?

– Ермакова кто зарезал, как свинью?

– Не я.

– Не ты?
– наиграно изумился.
– А тогда кто? Может, я? Или Шкаф? Шкаф, ты резал?

– Чего?
– обиженно пробасил боец.

– Тогда кто?

– Не я, Соловей, в том-то и дело, что не я, хотя был там, в номерке. Но не я... Пришел, а он уже... того...

– А зачем был-то?
– оторопел мой собеседник.

– Чтобы удушить.

– Ну вот, ты его и прирезал, - сделал противоестественное заключение.

– Говорю же, не повезло: меня ждал труп.

– Тогда кто?

– Не я.

– Кто?!

В конце концов удалось убедить приятеля в своей непричастности к случившемуся. Что не меняло сути дела - власть находилась на истерическом взводе и готовила ввести в Ветрово чрезвычайное положение. С вытекающими отсюда последствиями для свободных коммерческих занятий.

– Черт знает что!
– плюнул в сердцах господин Соловьев.
– Надо ехать в мэрию, буду убеждать господ, что это не мы, - вырвал из сейфа несколько плотных пачек вечнозеленых банкнот.
– Леха, вычту из премии.

– За что?!

– За инициативу. И потом: ведь хотел удавить гада?

– Не всегда наши мечты исполняются, - развел руками.

– Давай домой, романтик, и сиди там... как мышь...

– "Вольвочка" барахлит, а пехом отвык.

– Ничего-ничего, подкинем, друг мой любезный.

Дальнейшие события полностью подтвердили мое алиби. И кристальную чистоту помыслов.

Когда покинули помещение ТОО и вышли на улицу, Соловьев крикнул штатному механику Лукичу, схожему на питерского работягу, мастеру на все руки, чтобы тот глянул капризное авто Чеченца.

– Ай, момент, - сказал самородок, и я передал ему ключи.

И только наш кортеж из пяти машин отбыл для путешествия по родному городку, как сзади рвануло мощным взрывом пространство, где находился мой подержанный лимузин.

Я мог не оглядываться - знал, с таким звуком "работают" гранаты Ф-1. И все-таки оглянулся: "Вольво", плеща бесцветным на солнце пламенем, корежилось, раздираемое исступленной и рукотворной стихией.

Покинув авто, мы медленно приблизились к месту трагедии. В разодранной, огневой металлической коробке угадывался недолговечный силуэт того, кто ещё минуту назад был соткан из жизненных сил и плоти.

– Да, - задумался господин Соловьев.
– А ведь это твоя смертушка, Чеченец?

– Моя, - не спорил я.

– Скажи спасибо Лукичу.

– Спасибо, - сказал я.

– Теперь знаю, кто и зачем резал мента, - процедил сквозь зубы.

– Кто?

– Марсиане, друзья мои, марсиане, которые наши, родные, земные.

Девочку Полину отпевали в местной церквушки, примостившейся на бережку затхлого озерца. День был погожим и синь неба, точно плащом, прикрывала убогую местность, где проживали безбожные и ожесточенные люди.

Перед образами, слабо освещая анемичные лики, трещали свечи. От их пламени, от забубенного речитатива попа, от шарканья подошв было невыносимо душно. Девочка лежала в гробу и её ничего, как ни странно, не раздражало. Она лежала в удобной лодке гроба и на её щеках играл неестественный румянец. Живые любят приукрашивать мертвых. Мертвые сраму не имут, а живые хотят, чтобы их глаз радовался. Странен человек, мечтающий таким образом обмануть смерть.

Я смотрел на закрытые раковины глаз усопшей, на затянувшуюся рану рта, на руки, где истлевала свеча, и задавал себе вопрос: виновен ли в её гибели? Наверно, да. Если бы не столкнулись в этой варварской жизни, девочка продолжала бы жить спокойно и счастливо.

Я швырнул Полину в мглу реального мира и бросил, когда надо было взять за руку и повести, как ребенка, по жиже повседневности.

Как жаль, что не пригласил девочку есть пельмени. Мы бы закрыли глаза и давились, давились этими проклятыми пельменями, и жили. Жили?