–  Он нашел, он и зачурался, - подтвердила Оля Кузина.
– И теперь что хочет, то с ним и сделает. И пусть уж лучше утопит: интересно.

–  Герасим и Муму!
– объявил Вовка и опять в воду полез.

–  Отдай, - попросил Колька тихо.
– Отдай мне его. Отдай, а! Я тебе что хочешь за него дам. Ну, что сам захочешь.

–  А что у тебя есть-то?
– пренебрежительно спросил Вовка, но, однако, остановился, не полез вглубь.
– Ничего у вас теперь нету, кроме долгов: папка так говорит.

–  Кроме долгов!
– засмеялась Оля Кузина (а смех у нее- будто бубенчик проглотила).
– Ничего у них нет, ничегошеньки: даже кабанчика!

–  Отдай, - Колька вдруг дрожать стал, словно только-только из воды вылез, нанырявшись.
– Ну, хочешь… Хочешь, я компас тебе за него отдам, а? Насовсем отдам, не топи только животную. Жалко.

–  Жалко ему!-засмеялась Оля Кузина.
– Жалко у пчелки!..

Но Вовка не засмеялся, а поглядел.

–  Насовсем?
– спросил: недоверчив был, весь в Федора Ипатовича.

–  Честное-железное, - подтвердил Колька.
– Чтоб мне не купаться никогда.

Молчал Вовка. Соображал.

–  Да на что ему компас-то твой?
– спросила Оля Кузина.
– Очень он ему нужен, компас-то! И всего-то он, поди, копеек восемьдесят пять стоит. А щенок знаешь сколько? Ого! И не купишь, вот сколько.

–  Я не за щенка, - пояснил Колька, а на сердце так скверно стало, что хоть заплачь. И компаса жалко, и щенка жалко, и себя почему-то тоже жалко, и еще чего-то жалко, а вот чего - никак Колька понять не мог. И добавил: - Я за то только компас дам, чтоб не топил ты его никогда.

–  Это конечно, - солидно сказал Вовка.
– Компас за щенка мало.

И щенка на руке покачал, будто прикидывая.

–  Я не насовсем, - вздохнул Колька.
– Пусть у тебя живет, если хочешь. Я за то только, чтоб ты не топил.

–  Ну, за это…- Вовка похмурился по-отцовски, повздыхал.
– За это можно. Как считаешь, Олька?

–  За это можно, - сказала.

И слов-то у нее своих не было - вот что особо горько. Его слова повторяла, как тот попугай говорящий, про которого Колька читал в книжке «Робинзон Крузо».

–  Ладно, только пусть покуда у меня живет, - важно сказал Вовка.
– А компас завтра принесешь: Олька свидетельница.

–  Свидетельница я, - сказала Олька.

На том и порешили. Вовка щенка домой отволок, Олька к маме убежала, а Колька с компасом пошел прощаться. Глядел, как стрелка вертится, как дрожит она, куда указывает.

На север она указывала.

Без кола да без двора - бобыль человек. Таких и Федор Ипатыч не уважал и Яков Прокопыч побаивался. Если уж и двора нет, так что есть, спрашивается? Одни фантазии.

А у Нонны Юрьевны и фантазий никаких не было. Ничего у нее не было, кроме книжек, пластинок да девичьей тоски. И поэтому всем она чуточку завидовала - даже Харитине Полушкиной: у той Колька за столом щи наворачивал да Олька молочко потягивала. С таким прикладом и мужа-бедоносца стерпеть можно было, если бы был он, муж этот.

Никому в зависти этой - звонкой, как первый снежок, - никому Нонна Юрьевна не признавалась. Даже себе самой, потому что зависть эта в ней жила независимо от ее существа. Сама собой жила, сама соками наливалась, в жар кидала и по ночам мучила. И если бы кто-нибудь Нонне Юрьевне про все это в глаза сказал, она бы, наверно, с ходу окочурилась. Кондратий бы ее хватил от такого открытия. Ну, а хозяйка ее, у которой она комнату снимала - востроносенькая, востроглазенькая да востроухонькая, - так та хозяйка все это, конечно, знала и обо всем этом, конечно, по всем углам давным-давно языком трясла:

–  Подушки грызет, товарочки, сама в щелку видела, вот те крест. Кровь в ней играет.

А товарочки головами согласно кивали:

–  Пора бы уж: перестоится девка. Мы-то первых своих когда рожали-то? Ай-ай, по бабьим срокам ей бы уж третьего в зыбке качать.

Вот с таких-то разговоров да шепотков Нонне Юрьевне и житье-то пошло не в житие, а в вытье. Никогда она для себя ничего добиваться не решалась и не пыталась, а тут вдруг понесло ее по всем начальникам. И откуда терпение взялось да настойивость: не сдавалась. Все инстанции прошла, что положено, и добилась.

–  Выделим вам отдельную комнату. Только, к сожалению, в аварийном фонде.

–  В каком угодно!

Душа продрогшая о крыше не думает: ей стены нужны. Ей от глаз-сосулек укрыться нужно, и если при этом сверху капает - пусть себе капает. Главное, стены есть. Есть, где отплакаться.

Отплакалась Нонна Юрьевна с огромным удовольствием и большим облегчением: даже улыбаться начала. А как слезки высохли, так и сверху полило: дождь начался и без всяких препон комнаты ее собственной достиг. Все тазы и все кастрюли переполнил и породил в почти безмятежной голове Нонны Юрьевны мысли вполне практического направления.