Он привычно свернул вниз, к пристаням, но, пройдя немного, остановился. Посмотрел на часы и, быстро перекидывая палку, враскачку зашагал по узкой крутой тропинке от угла и громко постучал палкой по запертой калитке.

Сквозь надрывный собачий лай послышался сиплый со сна голос:

–  Кого нелегкая?

–  Это я, Бурлаков. Открой, Степаныч, дело к тебе.

–  На место, дармоед!… - В щели чуть приоткрытой калитки показалась осанистая фигура.
– Что за дело?

–  Яблоки у тебя есть, Степаныч?

–  Яблоки?… - Хозяин неожиданно тоненько захохотал.
– Какие тебе яблоки в июле, старый пень?

–  Понимаешь, Никифоров в больнице. Доктор фрукты велел…

–  В больнице?… - Хозяин задумался.
– В больнице - это другое дело.
– Он распахнул калитку.
– Шагай, Трофимыч. Осторожно, приступочка тут.

Вслед за Степанычем Иван поднялся на крыльцо и прошел в темные сени. Хозяин щелкнул выключателем; голая лампочка осветила просторное помещение, заваленное плетеными корзинами, мешками и ящиками.

–  Фрукт - великое дело.
– Степаныч выволок из угла дырявый мешок, развернул: на дне лежали битые зеленые яблоки.
– Первый урожай. Сам бы ел, но ради такого дела…

–  Кислятина, поди.

–  Ты что? Папировка, первый сорт. Гляди-ко… - Хозяин взял яблоко и начал с хрустом жевать его, причмокивая от удовольствия.
– Восемь килограмм, хоть на безмене прикинь.

–  Почем же?

–  Ну, как для больного - по рублю.

–  Круто берешь, Степаныч…

–  Первые ведь, от себя отрываю.

Иван молча отсчитал деньги, взвалил на плечо мешок. Хозяин вел его к калитке, по инерции расхваливая уже проданный товар:

–  Витаминов в этих яблоках - вагон! У меня вон детсад закупает, прокурор для больной жены. Сила яблоки: сорт особый… Счастливо, Трофимыч! Заходи, если что. Тебе - в первую очередь…

По крутой тропинке Иван спустился к пристаням и сразу увидел плакаты с броской надписью: "Герои нашего затона". Героев узнать было бы невозможно, если бы художник не подписал каждый портрет: "Капитан Иван Бурлаков", "Помощник капитана Федор Никифоров", "Матрос Елена Лапушкина". Все трое сурово глядели вдаль…

Катера стояли за полузатопленной баржей. Они были одинакового размера, формы, убранства, одинаково освещались сигнальными фонарями, и только на самом дальнем совсем по-домашнему сушилось на веревке белье.

Иван спрыгнул на катер, громыхнув по железной палубе костыльком. На шум из рубки выглянула худенькая молодая женщина в выгоревшем ситцевом платье; голова ее была повязана полотенцем.

–  Вы, Иван Трофимыч?

–  Ты чего это в полотенце?

–  Голову мыла. Как Федор?

Он присел, вытянув натруженную ногу, закурил и рассказал, что говорил доктор и как он заходил к Степанычу за яблоками.

–  Плохо, Еленка.

–  Шесть душ кормил, - вздохнула она.
– Шесть душ, сам седьмой…

–  Сам седьмой, - повторил Иван, упорно разглядывая огонек папиросы.

Они опять замолчали. Еленка стояла, по-бабьи пригорюнившись, опустив худенькие плечи, чуть прикрытые легким платьем, а он неторопливо курил, по привычке держа папиросу огнем в ладонь.

–  Кого-то вместо Федора пришлют, - не то спросила, не то сказала она.

Иван бросил папиросу за борт, поднялся:

–  Пойдем в кубрик. Застынешь.

По железному трапу они спустились в тесный низкий кубрик. Четыре дивана окружали небольшой, прикрепленный к полу стол; три из них были застланы. В углу возле трапа размещалась вделанная в железный шкаф печурка; остывая, она изредка потрескивала. В противоположном углу был шкаф для одежды и еще один маленький подвесной шкафчик, в котором хранились судовые документы, ведомости, бинокль и прочее ценное имущество.

От недавно истопленной печи в кубрике было душно. Иван снял пиджак и палкой открыл потолочный люк. Свежий воздух ринулся вниз, а Иван с беспокойством оглянулся на Еленку:

–  Не надует?

–  Нет.
– Она ловко поворачивалась в тесном проеме между печуркой, кухонным столиком и трапом, готовя ужин.
– Я уж и постирать успела, и помыться, и обсохнуть, пока вы ходили.

Большими ломтями она нарезала черный хлеб, подала соль, пучок зеленого луку, ложку и большую эмалированную миску, доверху налитую густой ухой. Он взял было ложку, но посмотрел на Еленку и отложил:

–  А ты что же? Или не голодна?

–  Не хочу, - сказала она.
– Вы кушайте. Не знаю, горяча ли уха.