–  Здоров, - сказал Николай Николаевич.
– Садись. Кури.

Он ни о чем не спрашивал. Иван курил медленно, долго разглядывал огонек папиросы, стряхивая пепел в огнеупорную ладонь. Николай Николаевич терпеливо ждал.

–  Уволили, - растерянно сказал Иван.

–  Знаю, - подтвердил начальник.
– Обижаться на это смысла нет: по состоянию здоровья тебя давно на берег списать надо.

–  Берег… - Иван горько усмехнулся, прошел к окну, высыпал пепел.
– Где он, мой берег, Николай Николаич?…

–  Привыкнешь, Трофимыч. Ой, к чему человек привыкнуть может, это даже вообразить себе невозможно!…

–  И к тому, что дома нет, тоже привыкнуть можно?

–  Смотря что домом считать. Был катер домом, будет - мастерская. Или ты, может, куда еще хочешь?

–  Все равно.

–  Ну, коли все равно, так слушай меня. Пойдешь мастером по топливной аппаратуре. Работа чистая, тонкая. Вдумчивая работа, как раз для тебя. При мастерской каптерка имеется. Я с начальством договорился: будешь там жить. Поставишь коечку, столик…

–  Хватит с меня исключений. Как все желаю. Как все.

–  В общежитии сплошняком одна сезонная молодежь. Они, подлецы, по летнему времени в три утра спать ложатся. Там ты враз окочуришься, это я тебе точно говорю.

–  Нет уж, Николаич, давай как все, - упрямился Иван.

–  Нет места в общежитии, все, точка!
– вспылил начальник.
– Ему как лучше хотят, а он свое. И какой ты обидчивый, Иван!…

–  Обидчивый?… - Иван серьезно посмотрел на него, снова полез за папиросами.
– Нет, Николай Николаич, на себя, на жизнь свою обижаться - это пустое. А больше мне не на кого обижаться. Да, не на кого. Все правильно. Пашу уволил?

–  Уволил, - вздохнул Николай Николаевич.
– Эх, признал бы ты свою вину на собрании!… Признал бы вину, и все было бы как надо.

–  Какую вину?
– строго спросил Иван.
– Разве ж можно людям в беде не помочь? Подлецом надо быть, чтоб не помочь.

–  Эх, Иван!
– Начальник стукнул кулаком о стол и выругался.
– Говорил же я тебе, предупреждал. Ну, да что прожитое вспоминать…

Помолчали. Иван спросил не глядя:

–  Со стариками-то как решили?

–  Не решали еще. Колхозу сообщили: бригадира ихнего видел. Радуется: сенцо-то задарма получил…

В цехе Ивану понравилось: каждая вещь знала место, чувствовался порядок. Да и народ в большинстве был пожилой, степенный: на регулировку топливных насосов мальчишек не поставишь. Встретили Ивана как старого знакомого. Начальник показал что к чему, познакомил с бригадой, определил к месту.

–  А жить будешь здесь, Трофимыч.
– Он открыл дверь в углу, пропустил вперед Ивана.
– Здесь у нас тихо: в одну смену работаем.

Комнатка была маленькой, метров шесть. В углу стоял столик, табуретка и голая железная койка. Окно, пол, даже стены были тщательно вымыты, а подоконник и рамы окрашены заново: его ждали, о нем думали, и горячая волна благодарности ударила вдруг Ивану в голову, закружила, и он поспешно сел.

–  Ну, спасибо тебе…

Но в комнатке никого уже не было: начальник ушел по своим делам…

Так вот, значит, какое оно, это последнее его жилье. Ему не было тягостно от этих мыслей. Самое главное - приют этот последний теперь был у него. А значит, были и люди, которым еще нужен он, Иван Бурлаков, значит, рано еще списывать его со счетов, значит, нужно и можно жить…

Он договорился с начальником, что переедет сегодня же, а завтра с утра заступит на смену. Теперь следовало пойти на катер за вещами, и - странное дело!
– он уже не боялся этого.

На выходе он столкнулся с Михалычем. Оба обрадовались встрече, долго жали руки, улыбались друг другу.

–  Ах, Иван Трофимыч, родимый ты мой, все знаю, все!… - частил Михалыч, держа Ивана за руку.
– Аккурат вчера узнал, утром вчера. Прихожу на работу, а мне говорят: уделай каптерочку под жилье. Для Ивана Трофимыча, мол…

–  Так это ты уделал, Михалыч?

–  Да пустое это, пустое. Нюрку, старшенькую свою, вызвал: она у меня проворная. Ты на катер, что ли? Может, помочь?

–  Какая там помощь, Михалыч. Пожитков - всего ничего.

–  Ну, наживешь еще. А уж вечерком к нам пожалуй, Иван Трофимыч, не обидь. Ждем тебя. Харчишек жена сготовила, посидим, побеседуем. Уважь, Трофимыч.

Отказывать Иван не умел, согласился. Обрадованный Михалыч ушел, а Иван направился к причалам. Идти пришлось долго, потому что встречные останавливали его на каждом шагу, расспрашивая, что было в районе и как он теперь устроился.

Еще издалека Иван увидел свой катер, и что-то дрогнуло в нем. Оживление, вызванное новым жильем и встречами, спало, печаль с новой силой овладела им, и шел он теперь медленно и ничего уже не видел вокруг, кроме своего катера. Катер стоял на старом месте, у затопленной баржи. Людей не было видно, но когда Иван подошел ближе, то разглядел сухую сутулую фигуру на носу. Он остановился, всматриваясь, и тут только заметил, что надписи "Волгарь" больше нет, а вместо нее стоит прежняя цифра "17". И художник - теперь Иван узнал его - закрашивает на ведрах буквы и пишет по трафарету ту же цифру "17"…