Высокий пронзительный звук прервал его мечты. Сидор рывком поднял голову, но звук уже исчез. Он потряс головой и напряг слух. Нет, ничего, просто пригрезилось. В этой тьме-тьмущей грезы - почти как сны. Сидор прислушался к звукам, доносившимся из комнаты. Вообще-то сержант говорил ему, кто там внутри, но имя было какое-то нездешнее, и оно тут же вылетело у него из головы. Да ему и ни к чему это знать. Все, что ему надо знать, так это что лорд-чародей приказал, чтобы никто не выходил из комнаты, пока лорд-чародей не вернется. Вот в чем состоит долг Сидора, и он его исполнит. А уж потом вернется к Манефе, в теплую и мягкую супружескую постель.

И вдруг странный звук повторился. На этот раз Сидор его узнал: это был плач ребенка. Ему частенько приходилось слышать его по ночам, когда сын просыпался оттого, что хотел есть или намочил пеленки. Как у любого отца, этот звук навсегда отпечатался в сердце Сидора. Секунду спустя он понял, что это не просто плач ребенка. Это плачет его сын.

Но что стряслось?! Манефа спятила, что ли? Надо же было догадаться притащить ребенка сюда! Ему ведь еще нет и трех месяцев... У него даже нет имени. Чем она думает? Ох, неладно что-то. Беда, случилась беда!

Сидор застыл в нерешительности. Он должен выполнять свой долг. Его поставили здесь, и он не имеет права оставить пост. Но крик сына становился все громче и громче. Это невыносимо! Что-то случилось с ребенком или с Манефой. Из комнаты за спиной не доносилось ни звука. Должно быть, ее обитатели давным-давно видят десятый сон, а его сыночек плачет все громче... Почему Манефа не может его успокоить?

Сидор не мог больше оставаться на месте. Ему не пришло в голову, что его страх нелеп и невозможен. Что, если бы и вправду стряслась беда, Манефа пошла бы за помощью к соседке, такой же солдатской жене, как она сама. Что, если бы его присутствие действительно было необходимо, за ним бы послали. Сидор знал одно: его сын надрывается от плача в этой темноте, и он не может его оставить.

Вскинув оружие на плечо, Сидор быстро пошел вдоль коридора к южной лестнице. С каждым шагом крики становились все громче и настойчивее. Это уже не был плач проголодавшегося ребенка. Это был крик боли. Сидор помчался во весь дух.

Южная лестница спускалась к ротонде. Плач ребенка доносился из-за входной двери. Его сынок и Манефа - они там, на этом жутком, убийственном холоде! Смутно припоминая, что здесь бы тоже должны стоять в карауле солдаты, Сидор отодвинул засов и распахнул дверь. Зимний ветер хлестнул по лицу, когда он выбежал во двор.

Посреди двора стояла Манефа со свертком в руках. Но в этом свертке ничего не шевелилось. Нет, не может быть, их сыночек не мог умереть!

–  Манефа!

Выронив секиру, Сидор рванулся к ней...

И вдруг видение исчезло. Сидор остановился так резко, что из-под сапог посыпались брызги снега. Он недоуменно заморгал. Он стоял совершенно один посреди безлюдного двора. Манефы нигде не было видно. И вокруг ничего, кроме ночи и снега. Сидор уставился на то место, где ему почудилась жена. На снегу, рядом со следами ночного патруля, виднелись отпечатки лисьих лап.

"Помоги мне!"

Бриджит подскочила и открыла глаза. В комнате было темно, только слабое оранжевое сияние сочилось из единственной незакрытой жаровни. В этом тусклом свете Бриджит едва различала фигурку дремлющей в кресле Ричики.

"Значит, это не она". Бриджит прижала руку к груди, потом ко лбу. Она не сразу вспомнила, почему лежит на диване, а не в своей кровати, но постепенно события минувшего дня восстановились в памяти. Может, это из-за давешней слабости ей мерещатся голоса?

Затаив дыхание, Бриджит прислушалась. Головокружение прекратилось, и поскольку проспала она довольно долго, голова была на удивление ясной. Слышно было тихое посапывание Ричики да треск углей в жаровне, и больше ничего.

"Неужели это был сон?" - удивилась Бриджит.

"Помоги мне!"

Бриджит огляделась. Ричика по-прежнему спит, в жаровне ровно горит огонь. Никого и ничего постороннего, все тихо. И все же Бриджит была уверена, что голос ей не почудился, что он был не менее реален, чем тусклый оранжевый свет перед глазами.

–  Кто ты?
– прошептала она.

"Я тебя знаю, - был ответ.
– Пожалуйста, выпусти меня!"

Голос был полон мольбы и отчаяния. Он проникал в самое сердце, и Бриджит почувствовала, что не может больше ни минуты оставаться в постели. Она откинула покрывало, поправила шаль и опустила обутые в туфли ноги на ковер. Ричика с тихим вздохом зашевелилась в кресле.

"Будить ее или нет?
– подумала Бриджит.
– Нет, на этот раз обойдусь без провожатых".

Возле жаровни стояла лампа. Бриджит встала так, чтобы загородить собой светильник, проверила, достаточно ли в нем масла, после чего подожгла фитиль при помощи свечки, зажженной от тлеющих углей.