– Я рад, что ты пришла, – сказал он. – Тут дело не в моем мужском самолюбии. Только я могу вернуть тебе силу, потому что любить ты можешь только меня. Вот та любовь, которая тебе на роду написана. Ты из чистого упрямства задушила ее в себе. Давай воскресим – и все вернется…

– Давай, – немедленно согласилась Дара. – А потом ТЫ УЙДЕШЬ ПЕРВЫМ.

– Почему?

– Не хочешь же ты сказать, что и в тебе жива та любовь?

– Выходит, ты не хочешь вернуть себе силу? – удивился Фердиад. – Я знаю, как сделать, чтобы в тебе снова проснулась ТА любовь.

– Хочу. Очень хочу. Я бы даже купила ее у тебя ценой самой бурной ночи, какие только бывают… Но при чем тут любовь?!

– При том, что женщина всегда будет любить своего первого мужчину, – тихо и почти по-доброму ответил Фердиад.

– Ты знаешь, что не был первым.

– Я был первым – и ты сама это знаешь.

Она промолчала – поняла, что Фердиад имел в виду.

Но слишком долго молчать она не могла. Это было бы окончательным поражением.

– Пусть так, – сказала Дара. – Я любила тебя. Наверно, во мне еще живо зернышко той любви. Но я не могу… Даже ценой силы!

– Иди сюда, – позвал Фердиад. – Тогда ты слишком многому не знала цены, а теперь знаешь. Сделай два шага – и все образуется.

– Я? К тебе?

Решение было мгновенным и злым.

Дара сделала эти самые два шага, которыми Фердиад хотел погубить навеки ее гордость, и бросилась ему на шею. Возможно, он хотел подразнить губами ее губы, но она не позволила. Поцелуй был яростный и сногсшибательный, даже и не поцелуй – схватка не не жизнь, а на смерть.

Потом Дара уперлась руками в плечи Фердиаду и отстранилась настолько, чтобы видеть его лицо, прекрасное и в тот миг – вечно-юное.

– Хочешь? – обещающим голосом спросила она.

– Да!

И он действительно хотел этой близости, он ее хотел долго, он был готов сейчас просить и обещать невозможное, его губы сами, без участия разума, тянулись к ее губам, и его грудь больше не могла без ее груди.

– А не получишь!

Оттолкнув Фердиада и подхватив с пола черный полушубок, Дара выбежала из номера.

Два дня спустя после Йула Дара приняла решение.

Из всех целителей и целительниц, имевших отношение к Курсам, была лишь одна, которая могла сказать что-то путное о том, как сохранить в своей душе любовь. Звали ее Эмер.

Сбежав с праздника и успев прыгнуть в такси, где ревела в три ручья Сашка и доругивались Изора с Саной, Дара велела им всем заткнуться и по дороге в город напряженно думала. Имя Эмер нарисовалось сразу. И та часть ее жизни, которая была известна Даре, тоже объявилась в памяти целым маленьким рассказом – примерно таким, какой услышала однажды Дара от человека, хорошо знавшего Эмер, с поправкой на словесные искажения.

Эта целительница пришла на Курсы в один из первых наборов. К тому времени она имела двух сыновей старше шести лет, и тех родила довольно поздно, так что ее взяли без затруднений и помогли раскрыть немалые способности. Сперва учиться ей было тяжеловато, потом дело пошло на лад, и при выпуске она уже считалась одной из лучших. Пройдя первое посвящение, она получила имя Эмер и какое-то время занималась целительством как ремеслом. Потом было у нее несколько необычных, тяжелых случаев, с которыми она успешно справилась, и лишь после того выяснилось, что на самом деле она хочет вернуться на Курсы, но уже преподавательницей.

Кто-то наверху замолвил за нее словечко, она вернулась. Вскоре ее мастерство стало таково, что зашла речь и о втором посвящении. Эмер была принята на равных в высшем слое Курсов, среди целителей третьего посвящения и тех, о ком знали очень мало, но догадывались, что они-то и определяют судьбу Курсов и их выпускников.

Все шло к тому, что Эмер получит третье посвящение и займет какой-то из руководящих постов, а может, будет призвана для тайных дел, для настоящих, а не театрализованных, как Йул в пансионате, обрядов. Ей тогда было около сорока пяти лет.

И вдруг она пропала.

Крестницы отыскали ее и спросили, что это значит, почему она не ведет группу новеньких, почему не зовет на помощь и сама не откликается на просьбы о помощи.

– Я сказала «довольно», – таков был ответ.

– Навсегда? – спросили ошарашенные крестницы.

– На ближайшие несколько лет, – ответила Эмер. – Я поняла, что меня больше нет – а есть мой разум и моя воля, как бы сами по себе, способные понимать болезнь и заглядывать в будущее. Я не хочу потерять себя.