Этот герой ее сновидений пошел вместе с Рыжим Питером проверить посты и отнести часовым поесть. Поскольку ватага расположилась в самой чащобе, то и часовых поставили только в двух подозрительных местах, но не помирать же им с голода и жажды! Очевидно, Робин-Томас и Питер решили разделить с часовыми трапезу.

Люс трепетно готовилась к встрече.

Конечно, ей не надо было тогда удирать из Шервудского леса сломя голову. Она могла отсидеться в кустах, сунуть голову в ледяной ручей и прийти в чувство. И не пришлось бы потом изобретать дурацкие предлоги, воровать Серебряную Свирель, вступать в конфликт с бабкой, который еще неизвестно чем кончится… Но так уж вышло. И вот она ждала избранника, внутренне готовая ко всяким неожиданностям.

Он не поддался на первую примитивную атаку — пусть! Он сообщил, что Люс не в его вкусе — ладно! В конце концов, о вкусах не спорят. Но теперь для нее дело чести — победить стрелка. И сделать это, не набирая лишних килограммов. Победить тем оружием, которое у нее имеется, и доказать ему, дураку, что не в килограммах дело!

И она уже ломала голову, с чего начать…

Этот человек стоил того, чтобы за него бороться. Конечно, синие глаза — это замечательно, да только на этом острове куда ни ткни пальцем — попадешь в синий глаз. Конечно, и стреляет он отлично — а как же иначе, если он вожак ватаги? Это ему по должности полагается. Но он еще и удивительно деликатен для этого дремучего века — не выдал тайну Люс ватаге, более того — прикрыл ее отступление. А как бы веселилась ватага, узнав про то ночное похождение!… Он был достаточно честен… М-да… И вообще…

Но все равно при появлении Робина-Томаса Люс растерялась. Он возник внезапно — благодаря зеленому плащу. Он просто отделился от стены каких-то колючих зарослей — из-за плеча торчал тисовый лук, по широкой груди протянулись ремни перевязей для ножа, колчана со стрелами, кожаного бурдючка, да еще висел на крепкой шее боевой рожок на тонком ремешке. Наконец, рыжий пояс охватывал тонкую, как у самой Люс, талию. И темные кудри почти ложились на плечи…

В правой руке он держал какую-то птицу — как оказалось, проверил расставленные лесничим силки.

Стрелок смотрел на Люс с улыбкой — похоже, догадывался, что она вернется.

И тут Свирель запела.

Очевидно, она не забиралась в музыку глубже восемнадцатого века, и потому выбрала самое на ее взгляд, старинное — итальянскую ариэтту то ли Чимарозы, то ли кого-то из его современников. Ариэтта была довольно легкомысленная, но вполне пригодная, чтобы выразить переполнявшую певицу радость. Разумеется, никто, и Люс в том числе, не понял ни слова, Но все видели, как Свирель, пуская трели и рулады, глядит на Черного Джека, и какими взглядами отвечает ей Джек, лаская притом ее руку и как бы невзначай трогая колено.

Люс, слушая божественное пение, думала, естественно, о блохах. Судя по всему, Свирель их не интересовала. А вот сама Люс уже согнала с себя несколько диверсанток. Может быть, здешних блох можно было одолеть только вокалом?

Когда Свирель завершила свою ариэтту, «зеленые плащи» завопили от восторга. Такого они еще не слыхивали. Люс поразило только одно — они не пытались вторить Свирели своим воинственным кличем «Хэй, хэй!» Очевидно, в молодцах Шервудского леса проснулся музыкальный вкус.

И тут Люс услышала звонкий голосок юного лорда.

— Если прекрасная дама позволит, и если эти добрые стрелки не возражают, я тоже хотел бы спеть, — сказал юноша. — Надеюсь, что дама сможет оценить изысканность и куртуазность моей канцоны!

Люс быстренько перевела Свирели это предложение. Та крайне заинтересовалась — доподлинная канцона двенадцатого века! В натуральном исполнении! Ради одного этого стоило сюда забираться!

Люс не стала ей напоминать, во сколько влетело институту их путешествие. Пожалуй, канцона и впрямь оказалась бы на вес золота.

Стрелки перешепнулись — никто не знал, что такое «куртуазность».

Мальчик обещал спеть, но это не было песней. Он как бы декламировал нараспев правильные строфы довольно сложного размера, и даже оснащенные рифмами. Строфы, к великому изумлению Люс, оказались на латыни. Действительно, только очень образованная дама могла оценить эти вирши по достоинству.

Стрелкам заунывная и непонятная декламация показалась скучной. Латыни им хватало и в быту — все они посещали церковь, а до Реформации, прекратившей в Англии богослужения на латыни, оставалось еще четыре века, или около того.

Когда певец убедился, что ватага почти не обращает на него внимания, он откровенно уставился в глаза Люс. Песня набрала мощь! В ней появилась внезапная страстность на грани отчаяния. И Люс узнала одно из немногих латинских слов, застрявших в памяти с институтских времен. Слово это было — «Amor», что означало в стихах двенадцатого века то божество любви, а то и само это чувство.

Юный лорд беззастенчиво признавался ей в любви при всем честном народе! Он знал, что лишь она поймет канцону. Неизвестно, откуда, но — знал.