— И я согласен дать тебе за эту скверную раскормленную птицу даже шестьсот динаров! — заявил Ильдерим. — Хотя на Багдадском базаре я куплю тебе за десять динаров попугая вдвое пестрее, и он не будет сквернословить, словно метельщик или рыбак, у которого порвалась сеть, или обманутый муж, или наказанный плеткой за курение гашиша евнух, или две поругавшиеся старухи!

— Р-р-распутник! — сказал ему на это попугай.

— О сын греха! — добавил аль-Мавасиф. — Я же говорил тебе, что это не простой попугай, что я трое суток читал над ним заклинания, что без него талисман бессилен!

— Да, о мудрец, все это ты говорил мне, и потому я согласен уплатить за попугая не пятьсот, а даже шестьсот динаров. Видишь, как высоко я ценю твои заклинания?

— Я продал тебе попугая за шестьсот динаров! — торопливо сообщил маг.

— Возьми клетку, о Хасан, — обратился ко мне Ильдерим. — И дай мне свою саблю. Мы расплатимся за попугая саблей.

— Саблю моего отца и брата?!

Я даже задохнулась от ярости. Этот шелудивый пес, этот шайтан среди купцов посягнул на царскую саблю!

— Ты удивительно щедр для купца, о Ильдерим, — благосклонно заметил маг. — Сабля наверняка дороже шестисот динаров.

— Разумеется, дороже... — И Ильдерим, видя, что я уже пришла в себя и собираюсь сказать что-то скверное о нем и о его замысле продать саблю, толкнул меня локтем в бок. — Ты не знаешь всей цены этой сабли, о мудрейший. Во-первых, это царская сабля, которая много столетий переходит из рода в род. Во-вторых, на нее наложены заклятия, и древние мудрецы читали над ней заклинания, и тот, кто владеет ею, получает власть над некоторыми джиннами и ифритами, и они ему во всем повинуются, но только обладатель сабли должен достичь преклонных лет, и иметь седую бороду, и отказаться от мирской суеты, а иначе это просто красиво отделанная сабля, и ничего больше. Мой друг Хасан унаследовал ее от своего отца, но он еще молод, и у него не скоро вырастет настоящая борода, как видишь, даже пушок на его щеках — и то не вырос. А пока еще она поседеет! Мне самому тоже далеко до седины, о аль-Мавасиф. И справедливо будет, если пока обладателем этой сабли станешь ты. А потом, когда у Хасана поседеет борода, он приедет и выкупит у тебя эту саблю.

— И над какими же джиннами и ифритами дает власть эта сабля? — полюбопытствовал маг.

— Над некоторыми из подданных Синего царя, если тебе знакомо это имя! — отрубил Ильдерим, который наверняка знал о делах джиннов от своей бывшей возлюбленной Марджаны.

— Мне знакомо это имя, о купец, — сказал аль-Мавасиф.

— Ну так продолжим наш торг, о мудрец, — предложил Ильдерим. — Остаются флаг, зеркало и сам талисман. Если ты согласен принять вместо ста невольниц пятьдесят белых и пятьдесят черных, но зато прибавить к стоимости зеркала цену тех мешочков мускуса и шкатулок с нардом, о которых ты говорил, то цена флага будет уже не две сотни, а куда больше, ибо ты получишь саблю за попугая и флаг, и это будет справедливо!

— Какие пятьдесят белых и пятьдесят черных невольниц? Разве я говорил о пятидесяти невольницах?! — возопил маг. — Прибавь, о Ильдерим!

— На что тебе сто невольниц, о аль-Мавасиф? — вопросом на вопрос ответил Ильдерим. — И разве этот талисман стоит целой сотни невольниц? Убавь, о мудрец! Ведь если тебя вовремя не остановить, ты потребуешь в уплату саму хозяйку талисмана царицу Балкис, мир ее праху! И что же, мне сделаться разорителем могил? Убавь, ради Аллаха!

— Ты хочешь разорить меня, о Ильдерим? — возмутился мудрец. — Цена талисмана такова, как я сказал! Сто невольниц...

— Сто невольниц белых и черных! — подхватил Ильдерим.

— И сто невольников...

— Шестьдесят, о мудрец!

— Прибавь, о Ильдерим!

— Убавь, о аль-Мавасиф!

Вот какой диковинный торг над талисманом устроили эти два нечестивца. Они торговались самозабвенно и яростно, я бы даже сказала — радостно, забыв о пище и питье. Перед заходом солнца они чуть было не вцепились друг другу в бороды, потому что маг назвал Ильдерима порождением вонючего ифрита и верблюдицы, а Ильдерим возвел родословную мага к козлам, ишакам и городским непотребным девкам. Словом, было мне что послушать и чему подивиться.

Сперва я слушала эти препирательства в изумлении — никогда купцы на базарах не торговались со мной или с воинами моей свиты. Позволивший себе прекословить царской сестре недолго после этого засиделся бы в своей лавке! И я впервые в жизни видела настоящий торг, да еще такой бурный.

Первые два часа он меня развлекал.

Потом я перестала понимать, о каких арабских конях, золотых слитках и слоновой кости идет речь. И я проголодалась, и вышла в другое помещение, и невольники принесли мне еду. А когда я вернулась, они торговались уже не о конях и слоновой кости, а о изумрудах и крупном жемчуге, двести невольниц же оказались забыты, и сто невольников — с ними вместе.

Незадолго до полуночи изнеможенные аль-Мавасиф и Ильдерим уже не сидели, а лежали на коврах. И умирающим голосом аль-Мавасиф объявил, что он продал Ильдериму и мне талисман со спутниками за шесть тысяч динаров и большой изумруд из пряжки моего тюрбана. Причем в стоимость талисмана вошла и моя сабля, которую оценили в четыре тысячи динаров, оставив на мое усмотрение — отдать магу саблю или же вручить динары.

— Где мы возьмем такие деньги, о несчастный? — прошептала я Ильдериму.

— Терпение, о Хасан! — хриплым голосом отвечал он. — Мы оставим ему коней, кольца и запястья, сосуд с водой из источника Мужчин, а сами спустимся отсюда и придем в город...