Когда Зорга, расковав кандалы, оттащили от меня, я вложил все свои силы в то, чтобы сломать последние доли дюйма металла, все ещё державшие перетертое звено. Я навалился на весло с такой силой, что валек треснулся о гребную раму. Нат и Золта тупо уставились на меня. Их тела и руки механически продолжали совершать вбитые в их мускулы движения гребли.

Я почувствовал окоченение, напряжение натянувшихся мускулов, внезапно попытавшихся выполнить серию движений, отличных от тех, к каким их принуждали до сих пор час за часом. Кнутовой дельдар услышал треск валька о гребную раму и уже подбегал, высоко занеся кнут, с перекошенным от злобы лицом. Я поймал язык кнута левой рукой и резко дернул за него, а правой схватил кнутобоя за горло и швырнул его в гущу рабов на веслах.

А затем очутился на куршее.

Я оказался там так быстро, так внезапно. Мне однажды я уже довелось видеть, как какой-то раб сумел оторваться от весла. Он попытался прыгнуть за борт, но матросы поймали его и держали, пока кнутовой дельдар не засек его "старым змеем".

Я двинулся к борту над рабами, таращившими на меня глаза. Четверо солдат в кольчугах, выхватив длинные мечи, побежали ко мне по куршее. Мое перемещение к борту убедило их, что я намерен нырять в море, и они заколебались, готовые позволить мне убежать, согласные избавиться от глупого раба, которого мог, всего лишь мог, подобрать гнавшийся за нами корабль. Во всяком случае, я истолковал их колебание именно так. Подбирая меня, преследователю пришлось бы замедлить ход. Но, думаю, они решили, что гнавшийся за нами корабль не остановится, не купится на крики человека в воде. И снова кинулись ко мне. А я - на них. Мой сжатый кулак превратил лицо первого из них в отбивную, и у него не нашлось времени даже завопить. Я выхватил у него длинный меч и со свистом рассек воздух. Второго я рубанул сквозь наустник, и он опрокинулся навзничь с ужасом на лице, заливая кольчугу кровью.

– Хватайте его, дураки!
– пронзительно крикнул голос с кормы.

Я прыгнул, взмахнул мечом и снес пол-лица третьему, одновременно уворачиваясь от удара четвертого. Вот это уже больше походило на схватки, к которым я привык на борту земных кораблей, когда я бросался в пороховом дыму на абордаж. И очень мало напоминало бои с рапирой и кинжалом в Зеникке.

Четвертого я сгреб левой рукой в охапку, разбил ему лицо рукоятью меча и отшвырнул прочь.

Теперь рабы подняли крик.

Они истошно орали, словно вуски, которые фыркают, ревут и визжат у корыта. Я бросился по куршее к корме.

Весельный начальник в табернакле, похоже, понял, что я задумал. И вскочив завопил:

– Лучники! Застрелите его!

Я подтянулся на одной руке и, оказавшись в табернакле, зарубил его, пока он пытался выкарабкаться наружу. У барабанщика было ещё меньше шансов. Я нанес удар с такой страстью, что его голова прокатилась несколько ярдов по куршее, прежде чем упасть на гребные скамейки.

Солдаты заметались, сбегая по трапу с полуюта.

Покамест я не произнес ни слова.

Теперь, когда солдаты побежали ко мне, я бросился вперед них по куршее. Первый кнутовой дельдар лежал убитый, но его помощники нещадно секли рабов в попытке, отчаянной и бесплодной, поддержать ритм гребли. Но ритм безвозвратно нарушился со смертью дельдара-барабанщика.

Кнуты - не защита от длинного меча. Оба кнутовых дельдара пали, и срединный, и носовой. Теперь на меня с ревом неслись воины, одетые в кольчуги. И тут я проревел, напрягая легкие:

– Ребята! Галерные рабы! Кончай грести! Суши весла! Настал судный день!

Это, конечно, мелодраматичный способ выражаться, однако же я знал, с какими людьми имею дело в лице этих сеченых галерных рабов Магдага. На нескольких скамьях с веслами заколебались, ритм окончательно разладился. А затем, так как весла непременно должны работать вместе, иначе не будет никакого толку, крылья левого и правого борта "Милости Гродно" неуправляемо затрепетали, затрещали и смолкли. Вальки втянули на борт. Рабы теперь подняли такой крик, что я был почти уверен: бойцы на преследующей нас галере, которую я пока ещё не видел, должны были услыхать нас и воодушевиться, понимая, что их час близок.

Рядом со мной в куршею вонзилась стрела. Я снова бросился к корме. Слишком долго я не держал в руках меча. Я не верю в наслаждение битвой, в ускоренный ток крови, в то, что некоторые говорят про упоение в бою. Я не наслаждаюсь убийством. Этому-то, по крайней мере, Савантам учить меня не понадобилось. Но сейчас - что-то во всей череде моих испытаний, которые я перенес, с тех пор как добрался до этого внутреннего моря, до этого Ока Мира, побудило меня к стереотипной реакции. В силе, движущей мной, смешалось все - ненависть, отвращение, гнев. Я испытывал жестокую радость, когда мой меч кромсал головы, тела и конечности моих противников.

В те времена я был молодым обозленным моряком и размахивал своим грозным мечом направо-налево. Я рычал, крошил и рубил. Чтобы прорвать кольчугу и прорубить то, что находилось под ней требовалось разить с огромной силой,. Одетые в кольчуг воины рубятся не быстро. Они должны вкладывать в каждый удар дополнительный вес и силу.

Благодаря той закалке, которую получил, будучи галерным рабом, благодаря крещению в священном бассейне потерянной для меня Афразои, благодаря темным порывам ненависти и мести, ведущим мою руку, я наносил каждый удар со стремительностью и силой, кроша и кроша врагов Зара, погубивших моего друга Зорга из Фельтераза.