Он добился своего, Беня Крик, потому что он был страстен, а страсть владычествует над мирами. Новобрачные прожили три месяца в тучной Бессарабии, среди винограда, обильной пищи и любовного пота. Потом Беня вернулся в Одессу для того, чтобы выдать замуж сорокалетнюю сестру свою Двойру, страдающую базедовой болезнью. Теперь вернемся к свадьбе Двойры, сестры короля.

К ужину подали индюков, жареных куриц, гусей, фаршированную рыбу и уху, в которой перламутром отсвечивали лимонные озера. Над мертвыми гусиными головками качались цветы, как пышные плюмажи. Но разве жаренных куриц выносит на берег пенистый прибой Одесского моря? Все благороднейшее из нашей контрабанды, все, чем славна земля из края в край, делало в ту звездную, в ту синюю ночь свое разрушительное, свое обольстительное дело. Нездешнее вино разогревало желудки, сладко переламывало ноги, дурманило мозги и вызывало отрыжку звучную, как призыв боевой трубы. Черный кок с "Плутарха", прибывшего третьего дня из Порт-Саида, вынес за таможенную черту пузатые бутылки ямайского рома, маслянистую мадеру, сигары с плантаций Пирионта Моргана и апельсины из окрестностей Иерусалима. Вот что выносит на берег пенистый прибой Одесского моря.

Еврейские нищие, насосавшись, как трефные свиньи, оглушительно стучали костылями. Эйхбаум, распустив жилет, сощуренным глазком оглядывал будущее собрание и любовно икал. Оркестр играл туш. Это был, как дивизионный смотр. Туш, ничего, кроме туша. Налетчики, сидевшие сомкнутыми рядами, вначале смущались чрезмерным скоплением посторонних. Потом они разошлись. Лева Кацан разбил на голове своей возлюбленной бутылку водки. Моня Артиллерист выстрелил в воздух. Но пределов своих восторг достиг только тогда, когда по обычаю старины, гости начали одарять новобрачных. Синагогальные шамесы, вскочив на столы, выпевали под звуки бурлящего туша количество подаренных рублей и серебряных ложек. И тут друзья короля показали, чего стоит голубая кровь и неугасшее еще молдаванское рыцарство. Непередаваемым небрежным движением рук кидали они на серебряные подносы золотые монеты, перстни и нити из каралла. Подтягиваясь и выпячивая животы вставали они со своих мест.

Аристократы Молдаванки - они были затянуты в малиновые жилеты, их стальные плечи охватывали рыжие пиджаки, а на мясистых ногах с косточками лопалась кожа цвета небесной лазури. Выпрямившись во весь рост, бандиты хлопали в такт музыке, кричали "горько" и бросали невесте цветы, а она, сорокалетняя Двойра Крик, сестра Бени Крика, сестра короля, изуродованная болезнью, с разросшимся зобом и вылезающими из орбит глазами, сидела на горе подушек рядом с щуплым мальчиком купленным на деньги Эйхбаума и онемевшим от тоски.

Обряд дарения подходил к концу, Шамесы осипли и контрабас не ладил со скрипкой. Над двориком протянулся легкий запах гари.

– Беня, - сказал папаша Крик, - старый биндюжник, слывший между биндюжниками грубияном, - Беня, ты знаешь, что мине сдается. Мине сдается, что у нас горит сажа.

– Папаша, - ответил король, пьяному отцу, - пожалуйста, закусывайте и выпивайте, пусть вас не волнует этих глупостей.

Папаша Крик последовал совету сына. Он закусил и выпил. Но облачко дыма становилось все ядовитее. И где то розовели уже края неба. И уже стрельнул в вышину узкий, как шпага, язык пламени. Гости, привстав, стали обнюхивать воздух, как псы. Бабы взвизгнули. Налетчики переглянулись друг с другом. Беня был безутешен.

– Мине нарушают праздник, - кричал он полный отчаяния, дорогие, прошу вас, закусывайте и выпивайте...

В это время во дворе появился тот самый молодой человек, который приходил вначале вечера.

– Король, - сказал он, - я имею вам сказать пару слов...

– Ну, говори, разрешил король, ты всегда имеешь в запасе пару слов...

– Король, - произнес неизвестный молодой человек, хихикая, - это прямо смешно, участок горит, как свечка...

Лавочники онемели. Налетчики усмехнулись. Шестидесятилетняя Манька, родоначальница слободских бандитов, вложив два пальца в рот, свистнула так пронзительно, что ее соседи покачнулись.

– Маня, вы не на работе, - заметил ей Беня Крик, холоднокровней, Маня.

Молодого человека, принесшего эту поразительную новость, разбирал смех. Он хихикал, как застенчивая школьница.

– Оне вышли с участка человек сорок, - рассказывал он, двигая челюстями, пошли на облаву, так они отошли шагов пятнадцать, как уже загорелось...

Беня запретил гостям итти смотреть на пожар. Отправился он с двумя товарищами. Участок исправно пылал с четырех сторон. Городовые, тряся задами, бегали по задымленным лестницам и выкидывали из окон сундучки. Под шумок разбегались арестованные. Пожарные были исполнены рвения, но в близлежащем кране не оказалось воды. Пристав, та самая метла, что чисто метет, стоял на противоположном тротуаре и покусывал усы, лезшие ему в рот. Новая метла стояла без движения. Беня, проходя мимо пристава, отдал честь по военному.

– Доброго здоровьичка, ваше высокоблагородие, - произнес он сочувственно. Что вы скажете на это несчастье. Это же кошмар.

Он тупо уставился на горящее здание, покачал головой и почмокал губами - ай, ай, ай...

Когда Беня вернулся домой - во дворе уже потухали фонарики, а на небе занималась заря. Гости разошлись. Музыканты дремали, опустив головы на ручки своих контрабасов. Двойра подталкивала мужа к двери их брачной комнаты и смотрела на него плотоядно, как кошка, которая, держа мышь во рту, легонько пробует ее зубами.

Как это делалось в Одессе.

Начал я.

– Реб Арье Лейб, - сказал я старику, - поговорим о Бене Крике. Поговорим о молниеносном его начале и ужасном конце. Три черных тени загромождают пути моего воображения. Вот одноглазый Фроим Грач. Рыжая сталь его поступков - разве не выдержит она сравнения с силой короля? Вот Колька Паковский. Простодушное бешенство этого человека содержало в себе все, что нужно для того чтобы властвовать. И неужели Хаим Дронг не сумел различить блеск новой и немеркнущей звезды? Но почему же один Беня Крик взошел на вершину веревочной лестницы, а все остальные повисли внизу, на шатких ступенях?