"Дать бы ей выспаться, - подумал Карташев, - и подольше бы не присылали телеграмм сегодня".

День обещал быть дождливым. Все небо заволокло ровною серою пеленою, и только при восходе солнца там на востоке прорвалась на мгновение эта пелена, и, из-под нее выглянув печально, солнце опять скрылось.

Скоро стал накрапывать мелкий ровный дождик, и точно спустилась на всю округу мокрая, серая, однообразная пелена.

Иногда дождь переставал и опять принимался, такой же однообразный, тихий и ровный.

–  Теперь, пожалуй, - говорил Тимофей, - и ни к чему уж он. Разве вот для озимей перед севом... ну, корму прибавится...

–  Н-да, - соглашался Карташев, продолжая испытывать смущение при Тимофее.

На отрогах далеких холмов и невысоких гор показался лес.

–  Вот и наш лес, - показал рукой Тимофей туда, где, борясь с дождем, поднималась синяя струйка дыма, - может, кипяченая вода будет, чаю напьемся.

Подъехали к лесу, привязали лошадей и пошли на просеку. Дождь опять перестал. На только что срубленных мокрых деревьях дрожали крупные капли воды, пахло сыростью, свежим лесом, пахло дымом, и ярче вспоминалась ночь, луна, телеграфистка.

Оказался и кипяток, сварили чай и напились.

Карташев в первый еще раз был в настоящем лесу, в первый раз видел, как его рубят, как выделывают из него годный для постройки материал. Он осмотрел работы, одобрил все, дал дровосекам на водку и уехал напрямик к концу дистанции.

Дорожка прихотливо вилась между полями поспевавших кукурузы, пшеницы, овса. Румынка бодро бежала, а Карташев сидел, смотрел из-под своего капюшона и все не мог оторваться от воспоминаний прошедшей ночи. Иногда сердце его особенно сжималось, и становилось весело и легко на душе.

На конце дистанции, в наскоро сколоченных балаганах, жил рядчик Савельев с артелью рабочих человек в сорок. Он копал земляное полотно на двух последних верстах и должен был рыть нагорную канаву, которую хотел сегодня разбить Карташев.

Подъехав к навесам, Каргашев привязал лошадь, подвязал ей торбу с овсом и пошел к главному балагану.

По случаю дождя работы не было. Вышел маленький, кудрявый, средних лет рядчик Савельев и почтительно поклонился.

–  Я приехал вам канаву разбить.

–  Очень даже приятно. И если бы, к примеру сказать, вчерась намеревались приехать, сегодня с утра бы уже ребята принялись бы за работу.

Окончив разбивку, Карташев возвратился и, так как Румынка еще не кончила своего овса, присел под навесом, где была устроена для рабочих столовая: вкопанные в землю козлы, покрытые досками. Тут же недалеко, под низким навесом, была устроена кухня, горел огонь и несся аппетитный пар из двух котлов, около которых, засучив высоко рукава, хлопотала молодая, здоровая русская баба.

Карташеву тоже захотелось поесть, но он стеснялся, считая это несовместным с его служебным положением и думая в то же время, что бы сказали этот рядчик и рабочие, если бы знали, как провел он эту ночь. И теперь ему было уже неприятно воспоминание об этой ночи.

–  Не желаете ли, господин начальник, - вкрадчиво-ласково заговорил рядчик, прерывая мысли Карташева, - съесть чего-нибудь: вареного мяса можно, косточку с мозгом, а то и щец.

И мясо и щи, а особенно кость с мозгом вызвали сразу усиленное выделение слюны у Карташева, но, не колеблясь, он ответил:

–  Нет, благодарю вас...

–  А то, может быть, сала поджарить кусочек.

Это было уже выше сил Карташева, и пока он боролся с собой, Савельев уже крикнул:

–  Матрена, живей, поджарь-ка сала.

–  Вы, русские, разве тоже едите сало? - спросил Карташев. - Я думал, что только мы, хохлы...

–  Хорошее везде хорошо, господин начальник.

–  Вы сами что ж не присядете?

–  Покорно благодарю, господин начальник, - ответил Савельев и, после настойчивых повторений, присел наконец на самый край скамьи и снял шапку.

Матрена принесла горячую сковородку с подрумяненными на ней розоватыми кусками шипящего малороссийского сала. Затем она принесла несколько ломтей полубелого хлеба и ласково сказала:

–  Кушайте на здоровье.

Было это как-то особенно сочно сделано, а Карташев, вспомнив обряд простого народа, снял шапку, положил ее рядом на скамью и перекрестился.

–  А вы разве не будете есть? - спросил Карташев.

–  Нет, уж позвольте с народом; уж такой порядок у нас...

Карташев принялся за сало и ел его за оба уха, как говорят хохлы.