Он был одним из лучших умов. Даже его собственный учитель, Бертран Рассел, признавал его лучшим логиком, чем он сам. Но он так и не ответил мне, потому что ответить мне означало бы, что ему пришлось убрать то предложение из книги. У этого нет логической защиты. Что бы вы ни сказали, вы говорите что-то. Даже если вы говорите: «Ничего не может быть сказано об этом», — вы все же говорите кое-что об этом. Так что у логики есть свои тонкости.

Да Хуэй — это прекрасно обученный профессиональный логик, однако любой логик — если он подойдет к самому экстремуму собственного логического мышления — обязательно подходит к точке, у которой логика должна остаться позади, потому что логика заканчивается, а сущее продолжается. Но тогда вам придется заговорить другим языком.

Вместо того чтобы попросту сказать: «Есть только одно сущее, потому только одна личность», — в случае чего он знает, что совершит логическую ошибку, — он использует тот же прием, которым пользовались веками в этой стране. Он говорит: «Нет двух сущих, нет двух личностей». Он показывает одно, но не высказывая ничего об этом, просто отрицает дуальность, но, не утверждая единство, — потому что в тот момент, когда вы утверждаете единство, вы утвердили все множество чисел.

Это не что-то философское; теперь его утверждения становятся все более и более экзистенциальными.

Все мы — часть океанического целого. Наша разделенность — иллюзия.

Кроме нашей разделенности не бывает другой иллюзии, и благодаря разделенности есть проблемы всех сортов: враги, друзья, гнев, ненависть, любовь — все проблемы амбиций, борьбы, завоевания, доминирования, становления кем-то особенным.

Но в тот момент, когда вы постигаете, что нет ничего такого, что отделяет вас от чего угодно в сущем... не только от человеческих существ, но и от диких зверей, деревьев, птиц, звезд — все они часть органического целого. И я подчеркиваю слово органическое, потому что бывает целое двух родов.

Один — это механическое целое, например, ваш автомобиль, или ваш велосипед, или ваша пишущая машинка. Они обладают определенным единством, но оно механическое — вы можете разобрать их на части. Вы можете отделить каждую часть своего автомобиля: это не означает, что автомобиль умер, это просто означает, что вы должны сложить все те части опять вместе. И если вы делаете это, то это не будет означать, что автомобиль возвращается к жизни, — это не воскресение! Автомобиль не обладает никакой жизнью, это лишь механическое целое. Можете разбирать по частям, можете собирать части вместе: автомобиль — это не более чем полная сумма его частей.

Органическое целое отличается в том смысле, что оно больше, чем полная сумма своих частей. Если вы разобрали его на части, исчезает нечто невидимое. Тогда вы можете упорно стараться сложить все части опять вместе, но вы не вернете его к жизни снова. Хоть у вас снова и есть скелет, но скелет — это не то, чем был человек. Вы просто разобрали по частям и не заметили никакой пропажи. Но чего-то незримого для глаз больше нет. Вы можете идеально собрать все части вместе, но это будет лишь труп.

Механическое целое — вещь мертвая. Органическое целое — это живой феномен. Вот почему я подчеркиваю, что сущее есть органическое целое. Мы все — одно; нет другого.

Мастер Чжан Цзин сказал: «Предельная истина бессловесна». Почти невозможно сказать что-то об истине, не совершая ошибок. Сколь бы разумно вы ни попытались выразить ее, тем не менее, вам придется совершить ошибки, потому что просто нет возможности перевести предельное переживание в слова.

Чжан Цзин прав, когда говорит: «Предельная истина бессловесна», — но он также и ошибается. Если она действительно бессловесна, тогда зачем называть ее «предельной» и зачем называть ее «бессловесной», — это ведь тоже слово; вы используете два слова — «предельное» и «бессловесное». Несмотря на свою попытку показать нечто истинное — у вас доброе намерение, — сама природа языка такова, что вы не сумеете ухитриться, не наделать ошибок. Потому многие мистики и оставались безмолвными.

Истина бессловесна, это верно, — но не говорите этого. Говоря это, вы противоречите сами себе. Я предпочел бы немного окольный путь, — сказать так: «Где заканчиваются слова, вы вступаете в истину», — или: «Когда вы в абсолютном безмолвии, все, что вы переживаете, есть истина». Но вы не можете ничего сказать об этом. Сама природа языка не позволяет этого.

Коль скоро понятно то, что истина становится доступной для вас, когда вы в абсолютном безмолвии, как можете вы ухитриться привести то, что приходит в безмолвии, к низшему уровню языка?