Шанкарачарья жил в Варанаси. Однажды рано утром — было еще темно, потому что традиционно индуистские монахи совершают омовение перед восходом, — он совершал омовение. И когда он уже уходил, какой-то человек коснулся его — нарочно, не случайно — и сказал: «Прости меня, пожалуйста. Я шудра, я неприкасаемый. Прошу прощения, но тебе придется совершить еще одно омовение, чтобы очиститься». Шанкарачарья очень рассердился.

Он сказал: «Это было не случайно: ты сделал это нарочно. Ты понесешь наказание в аду».

Человек сказал: «Когда все иллюзорно, то, выходит, только ад остается реальным». Это захватило Шанкарачарью врасплох. Человек сказал: «Перед тем как совершать омовение, тебе придется ответить на мои вопросы. Если нет, то каждый раз, как ты выйдешь после омовения, я буду касаться тебя».

Место было уединенным, вокруг никого, и Шанкарачарья сказал: «Ты, похоже, очень странный тип. Что у тебя за вопросы?»

Тот сказал: «Мой первый вопрос таков: Мое тело иллюзорно? Твое тело иллюзорно? А если две иллюзии коснутся друг друга, какая в этом проблема? Почему ты собираешься принять еще одно омовение? — Ты не практикуешь того, что проповедуешь. Как в иллюзорном мире может быть различие между неприкасаемым и брамином? — чистый и нечистый? — когда оба иллюзорны, когда оба созданы из того же самого вещества, что и грезы? Что за суматоха?»

Шанкарачарья, который побеждал великих философов, не смог ответить этому простому человеку, потому что любой ответ расходился с его философией. Если он скажет, что их тела иллюзорны, тогда нет смысла сердиться по этому поводу. Если скажет, что они реальны, тогда он признает, по меньшей мере, реальность тел... но тогда возникает проблема. Если человеческие тела реальны, то тела животных, тела деревьев, тела планет, звезд... тогда все реально.

А человек сказал: «Я знаю, ты не можешь ответить на это — это будет конец всей твоей философии. Я задам тебе еще один вопрос: я шудра, неприкасаемый, нечистый, но где моя нечистота — в моем теле или в моей душе? Я слышал, ты заявляешь, что душа абсолютно и навсегда чиста, и невозможно сделать ее нечистой; так как же может быть различие между душами? Обе чисты, абсолютно чисты, и не бывает степеней нечистоты — чтобы кто-то был более чистый, а кто-то менее чистый. Неужели возможно, что моя душа сделает тебя нечистым и тебе придется совершать еще одно омовение?»

Это оказалось еще более сложным. Но он никогда не попадал в такую неприятность — настоящую, практическую, а в некотором смысле и научную. Вместо того чтобы спорить о словах, шудра создал ситуацию, в которой великий Ади Шанкара признал свое поражение. А шудра сказал: «Теперь тебе нет смысла делать еще одно омовение. Ведь здесь нет реки, нет меня, нет тебя; все — сон. Пойди в храм — это тоже сон — и помолись Богу. Он тоже сон, поскольку он есть проекция ума, а ум иллюзорен, а иллюзорный ум не может проектировать ничего реального».

В том, что говорит здесь Да Хуэй, есть нечто подобное. Он не понимает глубокого значения. Исследуем каждую сутру подробнее. Это дело — дело просветления — подобно яркому солнцу в голубом небе — оно сияет ясно, неизменно и неподвижно, не ослабевая и не усиливаясь. Оно сияет повсюду в ежедневной деятельности каждого, проявляясь во всем. Если вы пытаетесь схватить его, вам это не удается; если пытаетесь потерять его, оно всегда остается с вами. Оно безбрежно, беспрепятственно и совершенно пусто.

Эти слова он, должно быть, позаимствовал, потому что это слова человека, который знает. Каждое отдельное предложение безупречно истинно.

Это дело — дело просветления, или освобождения, или самореализации — подобно яркому солнцу. Таково переживание тысяч мистиков; когда они достигают высшего пика своего сознания, бывает взрыв света, нечто подобное атомному взрыву.

Один из великих мистиков, Кабир, говорит: «Сияние столь сильное, что кажется, тысяча солнц вдруг взошло вокруг меня. Куда бы я ни смотрел, солнце, которое я привык видеть, кажется совершено тусклым — так велика яркость этой тысячи солнц. Это очистило каждую фибру и клеточку моего существа, словно я прошел через огонь, как золото при выплавке. Все, что золотом не является, уничтожает огонь, и только чистое золото остается.

«В этом переживании тысячи солнц я впервые узнаю, что такое чистота — ее благоухание, ее свежесть, ее абсолютная новизна. Она не бывает несвежей, она не бывает прошлым, не бывает настоящим, не бывает будущим. Ее нельзя поделить на временные отрезки. Она всегда есть; это истинная природа самого существования».

Да Хуэй цитирует эти слова без кавычек — одна из тактических уловок всех интеллектуалов мира. Они постоянно воруют из всех источников, делая вид, что это их собственный опыт. Но им это не удается — раньше или позже, как шило из мешка, вылезает их глупость.

Это дело подобно яркому солнцу в голубом небе — оно сияет ясно, неизменно и неподвижно, не ослабевая и не усиливаясь. Оно сияет повсюду в ежедневной деятельности каждого, проявляясь во всем. Если вы пытаетесь схватить его, вам это не удается; если пытаетесь потерять его, оно всегда остается с вами. Оно безбрежно, беспрепятственно и совершенно пусто.

Эти предложения, безусловно, украдены у кого-то, кто знает. А говорю я, что они краденые, потому, что по мере нашего вникания в следующие сутры становится ясно, что он не замечает, как они выдают его невежество. Как тыквой, плывущей по воде, им нельзя управлять, его нельзя подчинить. С давних времен, когда добрые люди пути обрели это, они появляются и исчезают в море рождений и смерти, способные воспользоваться им сполна. Тут не бывает нехватки или излишка: как при обработке сандалового дерева, каждая крупинка — это оно.