– Это все равно,- возразил следователь.- Неужели из-за этого протокол переписывать?
– Я прочел, подписал. Он протянул мне заранее заготовленную на бланке другую бумагу: "Следователем ОГПУ Горбуновым Николаем Ивановичем предъявлено такому-то обвинение по статье 58 пункт 10 Уголовного кодекса".

– Вы знаете, что за статья?
– спросил он.

– Знаю! Это неправда, неправда! Никогда я не занимался антисоветской агитацией! Вы мою вину не доказали!
– горячился я.

– А вы не доказали, что предъявленное вам обвинение необоснованно.

Страшна и беспощадна была эта статья - пятьдесят восьмая. Она одна вмещала все контрреволюционные деяния и состояла из полутора десятков пунктов. 5810 считался самым "легким" и самым распространенным пунктом, но и по нему давали до десяти лет. А всего 58-я статья погубила, согласно подсчетам западных историков, до двадцати миллионов невинных людей...

Допрос был окончен. Я встал и напоследок набрался нахальства, попросил еще папиросу. Следователь усмехнулся, протянул пачку. Меня так и подмывало взять пяток, но я не решился и сказал:

– До свидания.

Следователь опять усмехнулся и тоже сказал:

– До свидания.

Когда я пишу эти строки, то вижу, что мой допрос совсем не походил на те страшные испытания и муки, какие через год-два и позднее терпели в застенках ОГПУ и НКВД. Более того, я скажу, что допрос вел следователь вполне объективно.

Со дня ареста жизнь моя словно перегородилась каменной стеной. Еще накануне я рассчитывал: отдам диаграммы Бобочке, он заплатит червонец, пойду в "Пионерскую правду", в "Следопыт", получу новые заказы. Собирался пойти в кино на очередного Дугласа Фербенкса. А вдали мерещилось дивное путешествие с Лялей Ильинской ко граду Китежу... И все полетело к черту. Меня сошлют. Куда? Сумею ли я там заняться творчеством?

Утром проснулся невыспавшийся. Принесли завтрак: пшенную кашу, кусок хлеба, два кусочка сахару, кружку кипятка. Только завалился спать, как открылась дверь. Меня разбудили. Мент спрашивал по бумажке:

– Голицын?

Я поднялся, назвал свое имя-отчество.

– С вещами.

4.

С вещами выпускают на свободу. Дрожащими руками засунул я свои манатки в наволочку, плащ и одеяло перекинул через руку. Пошли по коридору, я впереди, мент - сзади, спустились по лестнице, вышли во двор. А там уже стояло несколько человек и тоже с вещами.

Подъехала черная машина - ящик с двумя крохотными окошками спереди и сзади. В народе такую машину прозвали "черный ворон". Нет, не на свободу, а куда? Кто-то сказал:

– Скорее всего, в Бутырки.

Меня выкликнули одним из первых. Через дверку сзади я влез по лесенке, пробрался вперед и сел на боковую лавочку у самого окошка, ведущего к кабине водителя. Втискивались один за другим, первым удалось разместиться по обеим лавочкам, большинство встало в проходе. Требовали стать теснее, еще теснее, совсем вплотную, орали, чтобы подвинулись, набили, как сельдей в бочку. Дверку захлопнули, воздух сперся, трудно было дышать. Кто-то крикнул:

– Давайте протестовать! Мы задохнемся!

Никто не откликнулся. Люди были покорнее стада овец.

И поехали, выехали на Большую Дмитровку, потом на Малую. Значит в Бутырки. Кто-то потерял сознание, но не упал, его подпирали другие. Кого-то вырвало на соседа. С Новослободской свернули налево, въехали в ворота, остановились. Наконец открыли заднюю дверку. Мы выскакивали один за другим, сразу начинали хватать воздух, как рыбы, вытащенные из воды.

Я с любопытством оглядывал высокие, вроде кремлевских, кирпичные, только без зубцов, стены, круглые старинные башни. В одной из них когда-то содержался Пугачев. А теперь в одиночках кто там сидит?

С лязгом широко открылись обе створки железных ворот. Вспомнились строки из Данте: "Оставь надежду навсегда". После революции придумали: "Кто не был - тот будет, а кто был - никогда не забудет". Нас построили по четверо, провели в просторную комнату, там по очереди записывали в карточки, обыскивали, но поверхностно. Через два примерно часа я попал вместе с двумя горемыками в камеру № 55 на втором этаже.

Помещение было обширное, на противоположной от двери стене находилось два окна с решетками, справа и слева вдоль стен тянулись сплошным помостом нары, на них, сидели люди, все больше в одном белье. Посреди стоял длинный стол. Много позднее, уже при Ежове, догадались забивать окна железными щитами, так называемыми "намордниками", а тогда из окон виднелись небольшой двор для прогулок и окна корпуса напротив. Оттуда выглядывали заключенные. И был виден кусок неба, но нигде не замечалось ни зелени, ни вершин деревьев из-за стены, ни травки на мощенном булыжником дворе. Мне показали свободное место на новых нарах, недалеко от параши - большого цинкового бака.

Опишу некоторых, с кем довелось сидеть и кого запомнил.

Крайнее слева место у окна занимал профессор-металлург Федорович, преподававший в МВТУ, он был специалистом-консультантом на строительстве металлургических заводов. Плотный, неизменно одетый в добротный костюм, бородка клином, вид весьма почтенный. Два месяца тому назад он был арестован, ему предложили написать пространную биографию. И все. Ни на какие допросы его не вызывали, никаких обвинений не предъявляли. Позднее сразу бухнули десять лет концлагеря. Еще позднее в серии ЖЗЛ я прочел книгу Александра Бека об известном специалисте по выплавке стали Курако. Там упоминался профессор Федорович - сын адмирала и злостный вредитель.