А как сложились дальнейшие судьбы участников того бала?

Я было составил скорбный список, перечел его и ужаснулся: слишком страшно он выглядел. Да, большая часть тех юношей и барышень, особенно юношей, кто беззаботно веселился на балу, позднее погибла в лагерях, иные, испытав муки ада, вернулись, иные уехали за границу.

Сейчас называть фамилий не буду, о судьбах некоторых расскажу в следующих главах.

Иных арестовывали только за титул. Вот Авенир Вадбольский восторженный, писавший стихи юноша - принадлежал к одному из самых захудалых княжеских родов - Белозерских Рюриковичей. Вряд ли его отец дослужился до армейского офицера и вряд ли имел хоть мелкое поместье, но он передал свой титул сыну, который за этот титул и пострадал.

Но были титулованные, которые продолжали жить вполне благополучно. Почему уцелел Николай Шереметев - я еще буду рассказывать. Уцелели все графы Толстые - родственники и не родственники великого писателя. Уцелели, но не все, кто избегал многолюдных балов и пиров и не знался с иностранцами. Мой дядя Владимир Владимирович Голицын ни разу не арестовывался, не сидел профессор Московского университета граф Николай Алексеевич Бобринский, но в самые страшные тридцатые годы он отсиживался в Ташкенте. Не сидел живший в Тбилиси двоюродный брат Гудовичей Василий Алексеевич Голицын, но там хватало сажать своих грузинских князей. Уцелел князь Владимир Николаевич Долгоруков; он стал писателем, начал печататься под псевдонимом Владимир Владимиров, ему покровительтвовал Горький, вышли его книги из серии ЖЗЛ о капитане Куке, еще о ком-то; а после смерти Горького он попал в так называемый "черный список", как Булгаков, писал "в стол", а зарабатывал на жизнь, печатая на машинке произведения своих друзей. Только к старости, когда "черный список" был аннулирован, он снова стал печататься и выпустил в Детгизе два очень хороших исторических романа. Уцелел и представитель старого дворянского рода Юша Самарин - отчасти потому, что вовремя уехал из Москвы.

Ну, довольно затрагивать эту кровоточащую тему, без которой в будущем не обойдется ни один добросовестный русский писатель, кто решится описывать жизнь нашей страны в двадцатом веке...

4.

Дня через два после бала мать повела меня в школу № 11 имени Льва Толстого Хамовнического района - сокращенно Хамрайон, которая до революции называлась Алферовской женской гимназией. Помещалась она в 7-м Ростовском переулке близ Плющихи.

Я поступал в ту самую гимназию, в которой до меня учились мои старшие сестры. Они оставили после себя самую хорошую память и по учению и по поведению, но когда я шел на экзамены, то и не подозревал, как мне повезет благодаря сестрам. Шагал я опустив голову, точно на заклание, и все повторял про себя:

– Пророк Наум, наставь на ум.

Вообще-то я был хорошо подготовлен по русскому языку, по истории, по географии, по языкам французскому и немецкому. Даже если бы мои сестры учились в других учебных заведениях, все равно я выдержал бы экзамены успешно. А тут учительницы сразу начинали радостно вспоминать - кто Лину, кто Соню, расхваливать их, спрашивать, что они сейчас делают, потом спохватывались, задавали мне два-три вопроса и отпускали. Осечка произошла с природоведением, вернее, с анатомией человека, которую я вообще не проходил. Я ответил, что у человека двадцать ребер и соединяются они как сзади, так и спереди с помощью двух позвоночников. А на вопрос учительницы, каких двух видов бывает человеческая кровь, я ответил, что черная и праведная. Когда же удивленная учительница потребовала объяснений, я патетически продекламировал:

И вам не смыть своею черной кровью

Поэта праведную кровь.

По природоведению я был принят условно, с тем чтобы через месяц вторично сдать экзамен, что я и выполнил.

Предстоял последний экзамен по арифметике. Ужас охватил меня. Учитель-то был, оказывается, новый, только в том году поступивший и, значит, не знавший моих сестер.

И он прошел мимо меня - высокий, несгибающийся, в свирепых очках, с маленькой козлиной бородкой на узком лице. Я его сравнил с палачом. В класс по очереди входили его жертвы - мальчики и девочки. Едва ступая, я вошел через роковую дверь и положил на столик свой экзаменационный листок.

– Садитесь,- не глядя на меня, произнес грозный математик.

Я сел на кончик стула. Он прочел листок и сразу взглянул на меня. Я готов был провалиться в преисподнюю. Но он задал мне такой вопрос, какой я никак не ожидал. И я тут же понял, что спасен.

– Скажите, пожалуйста, что - Владимир Голицын, который учился в гимназии на Староконюшенном, вам не родственник?

– Он мой старший брат!
– воскликнул я, ликуя.

– Хороший был юноша, хотя с математикой порой не ладил и по поведению не всегда... А скажите, пожалуйста, где он сейчас и что он делает?

И тут я увидел, что очки экзаменатора вовсе не свирепые, наоборот поблескивают доброжелательными зайчиками.

Я сел на своего резвого конька и без запинки помчался рассказывать какой мой брат талантливый художник, как он путешествовал по северным морям, как строил корабль "Персей", упомянул о малице и о шекльтонах.

Учитель - его звали Андрей Константинович Исаков - изредка вставлял:

– Как интересно! Как интересно!

Только было я собрался рассказывать о предстоящей женитьбе Владимира, как в класс вошла учительница.

– Андрей Константинович, вы совсем замучили мальчика,- сказала она.Там целая очередь, мамы волнуются.

– Да, да,- спохватился он,- задам последний вопрос.- И, обернувшись ко мне, он спросил: - Дайте, пожалуйста, четкое определение, что такое составные именованные числа?

Я как раз только что это повторил и потому отрапортовал без запинки.

– Очень хорошо!
– сказал учитель и поставил закорючку в экзаменационном листке.

Я выбежал и, не стесняясь многих тетей, мальчиков и девочек, подскочил к матери и крикнул нарочно громко: