И первым приветом - вода. Ключевая! Чистейшая! Свежая! Господи, живая вода после вонючей жижи в судовых бочках Петропавловск напоил водою, угостил зеленью, рыбой, молоком - всем, чем богат, тем и был рад.

Камчатские недели, как Масленица, как Пасха, как Святки, - праздник. Понятно, моряки работали корабельные работы, и опять возились с парусами, рангоутом, бегучим такелажем, и опоражнивали трюмы, и везли в порт поклажу, грузы, припасы. И однако - праздник. Потому что кронштадтцев принимали в каждом доме и в каждом доме потчевали домашним. Потому что улыбались им дружески, родственно. Потому что слышалась родная речь. Потому что вновь окружало то, что почти не примечаешь дома и что нежит после долгой, тяжелой разлуки.

Капитан Юнкер распустил павлиний хвост. Не блистал в морях, блистал на балах, по-камчатски сказать - вечерах.

Андрей Логгиныч вольготно расположился у старинного приятеля и сослуживца, теперешнего начальника Камчатки Страннолюбского. Андрей Логгиныч сладко ел, горько пил и волочился за местной красавицей, некоей Е. Ф. Кокетка водила за нос господина Юнкера, а господин Юнкер, в свою очередь, водил за нос господина Страннолюбского.

Бедняга каждый день наведывался на "Або": когда ж извлекут из трюма его собственность - рояль, вино, сундуки с гардеробом? Черт побери, нет и нет. А ведь любезный друг Андрей Логгиныч деньги вперед получил и уверяет, что все исполнил, все купил.

Страннолюбский мог ждать до второго пришествия. Денежки плакали: любезный друг давным-давно просадил их. Давным-давно, еще во Питере. А накануне отплытия, улыбаясь, спрашивал Бутакова: "Ничего не забыто?" И Бутаков, ни о чем не догадываясь, отвечал: нет, не забыто. А господин Юнкер про себя ухмылялся. Нынче, в Петропавловске, он притворно хмурился. Что за притча?! Куда девались рояль и прочее?

Другой бы со стыда сгорел, а капитан Юнкер извернулся подлой уверткой. Бога не боясь, побожился. Так, мол, и так. Бутаков и К* нарочно, из-за неприязни к нему, командиру, "забыли" вещи в Кронштадте. Поверил Страннолюбский, нет ли, но внезапно охладел к офицерам.

Бутаков с товарищами прослышал о бомбе господина Юнкера. Честь была задета. Однако прямых обвинений не последовало, и офицеры терялись, как поступить. Не побежать же крест целовать, убеждая Страннолюбского в своей невиновности.

Сердце кипело давно, теперь - клокотало. Малейшего повода оказалось бы достаточно для прямого резкого столкновения. И повод явился.

Повадливый на хитрости господин Юнкер все чаще подумывал, какой методой утаить растрату казенных сумм. Посреди петропавловских увеселений капитан изыскал способ простейший. А ну-ка, велю-ка внести в шнуровые книги несуществующие расходы. Шнуровые книги - документ официальный, господину Юнкеру требовались чужие руки, дабы умыть свои.

Андрей Логгиныч, не моргнув глазом, призывает корабельного доктора Исаева, приказывает "списать" энную сумму - надо заметить, значительную - на лекарства и прочие медицинские нужды. Доктор отказывается. Андрей Логгиныч этого не любит. Не хочет "списывать" клистирная трубка? Отлично! "Спишем" клистирную трубку! И тотчас отдает письменное распоряжение: доктора Исаева из команды исключить.

Однако стоп! Всему есть предел. Господа офицеры встали стеною: не дадим доктора в обиду. А ежели доктора высадят в Петропавловске, то и они все высадятся в Петропавловске. Понятно?! Господин Юнкер опешил, попятился, не осмелился перечить.

Отныне все определилось бесповоротно: с одной стороны - капитан, с другой - команда, от старшего офицера Бутакова до последнего матроса.

Но "Морской устав" непреложен. А значит, сколь ни кляни капитана, сколь ни презирай, но подчиняйся во всем: два пальца к фуражке и короткое: "Есть". Во всем подчиняйся, и в сроках отплытия тоже.

Отплытие... Вот как раз тут-то охотно подчинились бы лейтенанты Бутаков и Бессарабский, мичманы Шкот, Голицын, Фредерикс*. Зима катила в глаза, надо было убираться из Авачинской губы до ледостава. А Юнкер мешкал. Юнкер знал, каково достанется экипажу на длинном переходе из Петропавловска... Он даже наедине с собою страшился думать о том пункте, где "Або" положит якорь. Собственно, не о пункте как таковом, но о длительности перехода без стоянок и почти вез провизии.

* Евгению Голицыну пришлось покинуть корабль: князь сильно расхворался. В Петербург он вернулся сухим путем. Впоследствии командовал пароходофрегатом и погиб в море. Николай Фредерикc после похода "Або" был произведен в лейтенанты. О дальнейшей судьбе его я не слыхал.

8

На Камчатку шли - мучил зной и штиль. От Камчатки шли - мучили стужа и штормы. Шли на Камчатку в надежде на отдых. Не обманулись. Шли от Камчатки в надежде достать свежие припасы на Сандвичевых островах. Обманулись.

Не то чтобы обманулись, а господин Юнкер надул. Можно сказать, на кривой объехал желанные острова. Так расположил курсы, чтоб миновать архипелаг. (Да и зачем было Андрею Логгинычу вести туда корабль, коли без денег ничем не раздсбудешься, а в казенном сундуке лишь тараканы водились!)

После Никобар в Индийском океане моряков косили тропическая малярия и брюшная горячка*. Матросы сгорали, облитые смертным потом, в жестоком жару; больных приканчивали кишечные кровотечения. После Камчатки - в Великом, или Тихом,- на стонущий в штормах корабль рухнула страшная болезнь, бич мореходов и узников, защитников осажденных крепостей и бирюков северных становищ: скорбут, цинга.