Кирюшу в Армашове раздражало все: грамотная речь культурного человека, насмешка, которую Ростислав не умел скрыть, слушая ответы Кирюши на занятиях, легкость, с какой Армашов схватывал училищную премудрость, и даже то, что часы самоподготовки он тратил на чтение художественной литературы. Но необузданную ярость будило в Кирюше чувство собственного достоинства, которое Армашов не умел скрывать, стоя навытяжку перед старшиной.

На первых порах оскорбления и наряды Ростислав переносил спокойно, с присущим ему чувством юмора.

Как-то вне очереди он мыл казарменный пол. Кирюша стоял над ним, долго следил за неуверенными, но старательными движениями поломоя и наконец процедил сквозь зубы:

– Я из тебя образованность выколочу. – Не думаю. – А ты думай! Тут тебе не университет! Тут думать надо!

Этот диалог оббежал роту, а затем училище с быстротой, характерной для армии и провинциальных городков, и сделался дежурным анекдотом.

Прошло немного времени. Ростислав, измученный внеочередными работами, а еще больше – несправедливостью, начал терять чувство юмора.

Мы уже опасались, как бы Кирюша и в самом деле не выколотил из него образованность. Во время самоподготовки Ростислав бессмысленно смотрел в раскрытую книгу, по часу не перелистывая страницу. Он сделался апатичным и неряшливым. Суконку для чистки сапог Армашов носил в кармане, а столовую ложку – за голенищем сапога. Наши советы и дружеские замечания он отвергал с грубостью. А после того, как мы отказались устроить Кирюше «темную», он стал нас попросту презирать.

В нашей роте Армашов был прибором наиболее чутко реагировавшим на самодурство Кирюши.

Продолжалось обычное училищное утро. В 8 часов 50 минут на широком тротуаре у входа в казарму собралась рота для построения на завтрак. В тени плюс 38 градусов по Цельсию. Тротуару не повезло. Он не попал в тень. Подъем был всего лишь три часа назад. Но эти три часа уже успели вымотать даже физически выносливых курсантов. Утренний осмотр. Пятикилометровая пробежка вместо физзарядки. Многочисленные построения. Два часа занятий в душных классах или под немилосердно пекущим среднеазиатским солнцем. И это еще не полный перечень того, что предшествовало сбору на завтрак. В столовой больше, чем еда, нас прельщала тень. Но пока не явится пятый взвод, о столовой не могло быть и речи.

Четыре взвода вольно стояли в строю, измученные, злые, готовые вспыхнуть по малейшему поводу.

Кирюша с насмешкой поглядывал на нас из казарменного подъезда. Солнце не припекало его. Как и мы, он отлично знал, что пятый взвод задержался на занятиях по боевому восстановлению танков, что курсанты не учли времени, необходимого для приведения класса в божеский вид, а без этого педантичный инженер-майор не отпустит взвод. Такое случалось и в других ротах, и старшины отправляли подразделения, предоставляя возможность опоздавшему взводу самостоятельно прийти в столовую. Кто-то напомнил об этом Кирюше. Тот рявкнул в ответ:

– В других ротах? В других ротах и свинюшник могут разводить, а у меня я не позволю!

– Вы правы, старшина, вы не позволите… – Курсант Армашов! Еще одно слово и вы за чисткой нужника у меня поговорите.

– Чего ты пристаешь к нему, старшина? – спросил спокойный рассудительный Митя Гуркин. Кирюша побаивался его еще с фронта. Мгновение он колебался: не уступить ли поле боя. Решение было типичным для Градиленко:

– Молчать! Кто разрешил заводить колхозный базар? Да я вас всех… – и знойный воздух наполнился отборной бранью.

Девять часов, пять минут. Мы опаздываем на завтрак. Старшине может влететь. Где-то в душе мы начинаем надеяться на такой исход. Может быть, это сдерживало возмущение, готовое вырваться наружу.

Наконец появился пятый взвод. Пока он достраивался к роте, старшина распекал помкомвзвода. Это был единственный случай, когда старшина нашел в нас единодушную поддержку.

Но вот: – Ррравняаайсь! Иррнаа! Шаговом арш! Сто двадцать четыре ноги одновременно ударили по тротуару.

– Запевай! Проходит предельное время – разрыв между командой и исполнением, но рота шагает молча.

– Запевай!!! Молчание. – На месте!!! С каждой секундой солнце все выше. Небольшие пыльные смерчи в неподвижном раскаленном воздухе. Рота топчется на месте.

– Прямо! Идем. – Запевай!!! Рота шагает молча. Кирюша забежал в голову колонны. Он тоже изнемогает от жары. Лицо его побагровело.

– На месте! Запевай, сукины сыны! Замучу! Запевай! Рота молчит. Четыре раза пройдено расстояние между казармой и столовой. Позавтракавшие подразделения расходятся на занятия. На нас смотрят с удивлением и любопытством.