– Не могу понять, за что они берут эти дополнительные семьсот пятьдесят тысяч, - сказал он, больше обращаясь к самому себе.
– Может, их берут просто за... Может, то обстоятельство, что ни у одного из его очень богатых пациентов не случилось отторжения... Возможно, это просто случайность...

– Да чего об этом рассуждать?
– перебил его Манчини.
– Лучше расскажи, что представляет собой этот Снэйт.

– Родился в Лондоне, - начал Зимински, - учился в Хэрроу и...

– Все это мне известно. Я спрашиваю, что он представляет собой как человек?

– Он...
– Зимински пожал плечами.
– Он истинный англичанин.

– Истинный англичанин?
– усмехнулся Джордано.

– Уж очень он холодный, - словно оправдываясь, поспешил объяснить Зимински.
– Вежливый, но холодный...

– Этот сукин сын не просто холодный, он ледяной, я чуть не замерз рядом с ним, говорю я вам!
– подхватил Джордано.

Манчини метнул взгляд с одного на другого.

– Он что, затаил на меня обиду, а?
– спросил он.
– Не на это ли вы намекаете?

– Такой, как Снэйт, если и затаит обиду, виду не подаст, - ответил Зимински.

– Ты что, и этого не выяснил?
– возмутился Манчини.
– Господи, Эйб, а вдруг этот сукин сын оставит у меня внутри пару артериальных зажимов?

– Чтобы ты подал на него в суд за недобросовестность?
– отмахнулся с презрением Зимински.

Манчини со вздохом откинулся на спинку сиденья.

– Эйб, признайся, что у тебя ничего не вышло, а?
– спросил он устало и расстроенно.
– Этот малый обвел тебя вокруг пальца, а ты и глазом не моргнул. Ладно, тебя он, может, и обвел, но со мной этот номер не пройдет! Ни в коем случае! За миллион долларов эта курица снесет мне яйцо, и лучше пусть постарается снести как положено!

5

– Доктор Снэйт, к вам мистер Манчини, - сказала сестра, вводя Манчини в комнату, похожую на библиотеку привилегированного лондонского клуба.

Снэйт, который что-то писал, сидя за столом в центре комнаты, бросил на него взгляд поверх очков в золотой полуоправе.

– А, да, конечно, - отозвался он звучным, хорошо поставленным голосом с английским акцентом.
– Прошу вас.

Сестра вышла, бесшумно притворив за собой дверь, а Снэйт еще с минуту продолжал писать. Затем, когда напольные часы пробили час, он встал, вышел из-за стола и, растянув в улыбке тонкие губы, протянул Манчини руку.

Хотя ему было где-то около шестидесяти пяти, выглядел он гораздо моложе. Высокий, с прямой спиной, он двигался быстро и решительно. У него была аристократически удлиненная физиономия с глубоко посаженными глазами и черными кустистыми бровями, которые составляли странный контраст с тщательно приглаженной сединой. В петлице его серого костюма виднелся крошечный розовый бутон того же оттенка, что и рубашка, а на галстуке - такие носили в Хэрроу - поблескивала жемчужная булавка. Держался он любезно, но холодно, почти отчужденно.

– Прошу, - повторил он, указывая Манчини на одно из стоявших по обе стороны стола кожаных кресел, а сам опустился в другое.
– Так в чем же дело?

– В чем дело?
– прорычал Манчини, раздраженный тем, что его заставили ждать.
– По-моему, Зимински уже говорил с вами обо мне!

– Говорил. И довольно подробно, разрешите заметить. Тем не менее я хотел бы, если вы не возражаете, услышать изложение вашей просьбы непосредственно от вас. Видите ли, важно знать не только, чем человек страдает, но и что он собой представляет.

– Что тут рассказывать?
– пожал плечами Манчини.
– Мое сердце, как показывает счетчик, пробежало слишком много миль, и я хотел бы сменить его на новое.

– Ясно, - неопределенно отозвался Снэйт. Он снял очки и принялся протирать стекла белоснежным носовым платком, который торчал у него из рукава пиджака. На мгновенье воцарилась тишина, слышно было лишь тиканье часов в углу комнаты.
– Насколько я понимаю, вам известно, - заговорил Снэйт, - что доктор Зимински не одобряет вашего намерения сделать пересадку сердца. По его мнению, сердце у вас не в таком уж плохом состоянии, чтобы идти на риск, связанный с подобной операцией.

– Зимински - трусливая баба, и ничего больше.

– Полноте!
– с легкой укоризной сказал Снэйт.
– Кстати, позвольте полюбопытствовать, почему вы обратились именно ко мне?

– Потому что, как мне сказали, за большие деньги у вас можно получить такое сердце, которое не отторгается, - ответил Манчини, решив во что бы то ни стало добиться того, на что оказался не способен Зимински: договориться, причем быстро.

– Вот как?
– удивился Снэйт, вопросительно подняв брови. Он не говорил, а цедил слова.
– Очень интересно.