...Перед сном я иногда вспоминаю какие-нибудь эпизоды из прежней жизни. Весной 95-го мне сделали операцию - зашили грыжу белой линии. Грыжа образовалась из-за чрезмерных спортивных и физических нагрузок, мышцы пресса разошлись, внутренности стали просвечивать через кожу. Врачи настояли на операции. Они просили два месяца на реабилитацию, но Ельцин отвел на все лечение две недели.

На следующий день после операции Борис Николаевич приехал меня навестить. Он прибыл часов в пять вечера и уехал около одиннадцати. Прямо в палате накрыли стол. Пришлось выпивать. Иногда я отходил от стола, прикладывался к подушке. Чувствовал себя отвратительно. Доктора уже в открытую объясняли шефу, что спиртное пациенту противопоказано. Но у нас считалось: если президент приглашает, не пить нельзя. Борис Николаевич чудовищный эгоист.

Миновала неделя, мне сняли швы. Я переехал в Барвиху и начал ходить пешком. Спустя несколько дней уже нахаживал до 30 километров. Внешние швы заросли, а внутренние, по прогнозам докторов, должны были прийти в норму только через полгода. Мне категорически запретили поднимать тяжести и заниматься спортом.

Вскоре я вышел на работу. Как раз на следующий день у Ельцина в Старом Огареве была запланирована встреча с Кучмой. Леонид Данилович перед президентскими выборами на Украине хотел заручиться поддержкой Бориса Николаевича.

После ужина уже обоих пришлось в прямом смысле сначала поддерживать, а Кучму потом и выносить. Шеф же, выходя из дома, не удержал равновесия и полетел головой вперед, прямо на дверной косяк. Я успел его подхватить. В тот момент в глазах у меня потемнело, появилось ощущение, будто пресс опять разрезали, только на этот раз без наркоза.

Дату другого "черного" дня моей жизни я даже запомнил - это 26 мая 1995 года. Мы вместе с президентом вернулись из Калуги. Во Внуково-2 собралось все "политбюро", там же накрыли стол.

Лужков произнес трогательную речь про президента. Ельцин был польщен, едва не заплакал от счастья. И тоже очень здорово говорил про Юрия Михайловича. И вдруг в середине спича неожиданно повернул голову в мою сторону:

– Юрий Михайлович! Я не верю всему тому, что на вас тут собирают... Мне клевещут, всякие доносы пишут, грязь льют...
– в голосе президента появились истеричные нотки.

Не знаю, как у меня за столом инсульт не случился. Сначала я стал багровым, потом серым. Это было страшное унижение. Если моя служба и собирала какие-нибудь "доносы", то только по приказанию Ельцина.

Все разъехались, я остался в зале один. Мне стало очень горько. Ни у кого никогда я не брал никаких подарков. Мне предлагали кредиты, я отказывался. Мне предлагали готовую дачу, я отказывался. Отвечал:

– Если президент поселится, я тоже поселюсь.

И тут я впервые подумал: завтра он меня вот так же, как сейчас, предаст, и останусь я не только поруганным, но и нищим... ...Журналисты очень часто задают мне вопрос:

– А если сейчас Борис Николаевич предложит встретиться, вы пойдете?

Конечно, пойду. Я даже мысленно не раз выстраивал наш диалог. Примерно такой:

– Что же, Александр Васильевич, вы написали про меня такие гадости? Хотели отомстить за то, что отказался от вас?

– Месть тут ни при чем, Борис Николаевич, да и злобы уже не осталось. Просто надоели все эти мистификации и про ваше здоровье, и про интенсивный труд во имя Отечества. Раньше мы с вами думали, что обманываем людей ради продолжения реформ, ради демократии... А нынче ясно, что все это вранье нужно лишь вашей семье да горстке людей, приватизировавших власть...

– Если вы такой принципиальный, что же раньше не написали эту книгу?

– Еще год назад ваш закат был очевиден только мне, а теперь - всем. Наступила глубокая осень в вашей жизни, Борис Николаевич.