СРЕДИ МАРТОВСКИХ ЛЬДИН

В марте 1990 года Борис Николаевич уже был народным депутатом СССР от Москвы и работал председателем Комитета Верховного Совета СССР по строительству и архитектуре. Я же в его аппарате совмещал кучу должностей: и охранника, и советника, и помощника, и водителя, и "кормилицы".

В Кремле Ельцину постоянно демонстрировали недоброжелательное отношение. Не все депутаты, конечно, ополчились против Бориса Николаевича, но критиков хватало.

19 марта 1990 года в Верховном Совете опять произошел какой-то неприятный разговор. Шеф мне говорит:

– Хорошо бы куда-нибудь съездить, прокатиться немного, может, погулять...

В то время мы подыскивали ему место для дачи. Один участок показали рядом с Николиной горой, неподалеку, от дачи экс-чемпиона мира по шахматам Анатолия Карпова. Я предложил поехать туда.

Прибыли, полюбовались на голый участок земли. От него до Москвы-реки рукой было подать, метров триста максимум. Земля еще не подсохла, пешком по грязи к берегу не подойти. Мы подъехали на машине вплотную к воде. Ельцин в задумчивости стал бродить вдоль берега. Я находился неподалеку и прекрасно понимал, что ему сейчас хочется поплавать, стряхнуть нервное напряжение, накопившееся за зиму.

Мы еще немножко погуляли, перекусили бутербродами и уехали. Я уже знал, что завтра он непременно скажет:

– Поехали, Александр Васильевич опять туда, на речку.

На следующий день, на всякий случай, я взял с собой фляжку той же самогонки, какой растирал его после полета с моста. В магазинах за спиртным по-прежнему стояли жуткие очереди, и я радовался, что лично для себя решил проблему борьбы с пьянством. Самогон налил в фирменную фляжку, которую мне подарил финский президент Мауно Койвисто в знак добрых отношений. Полотенца тоже положил в сумку и еще прихватил комплект теплой одежды. Все оставил в машине.

На водные процедуры я рассчитывал после обеда, но Борис Николаевич часа полтора на работе посидел и вызывает меня:

– Александр Васильевич, поедем туда, где вчера были.

Мы поехали. Март был на исходе, солнце уже прогревало машину. В воздухе пахло дымом и весной. Около десяти утра подъехали к реке. Утренний ветерок приятно освежал, но и холодил. Трава вдоль берега уже подсохла. Подъехали к месту, которое облюбовали накануне. Я включил печку в машине, чтобы салон не остыл. Шеф, конечно, не предполагал, что я приготовился к купанию и только ждал его "неожиданно дерзкого" предложения.

Мы прошлись по прошлогодней травке, поглядели на мутную мартовскую воду. По реке плыли льдины и обычный весенний мусор. Вдруг Борис Николаевич начинает раздеваться. Я обязан был изобразить удивление:

– Ну что вы, такая холодная вода, в ней же невозможно находиться.

– Нет, я должен согнать стресс, встряхнуть себя, - ответил Ельцин.

Я быстренько побежал к машине за полотенцами. Сам разделся, сложил одежду на капоте. Возвращаюсь обратно, а Борис Николаевич уже в воду входит. Голышом, стесняться некого. Моржом я никогда не был и впервые в жизни вошел в настоящую ледяную воду. Мне показалось, что ноги ошпарило крутым кипятком. С перехваченным от остроты ощущений дыханием я поплыл. Кипяток стал еще "круче". Если бы у меня потом слезла кожа, я бы не удивился.

Плывем, льдины руками разгоняем. А течение сильное, сносит нас от берега. Шеф же ничего не замечает - "снимает стресс". Тут я занервничал:

– Борис Николаевич, плывем назад.

Он смеется.

Пришлось схитрить:

– Вам волноваться, наверное, уже нечего, а мне еще детей рожать.

Он сделал обиженное лицо, но из воды вышел.

На самом деле я за себя не переживал. Борис Николаевич ведь перенес операцию на ухе, и врачи категорически запретили ему переохлаждение.

Правое ухо он простудил в Свердловске, в сильный мороз. Доктор осмотрел ухо и прописал серьезное лечение: компрессы, тепло, покой... Но Борис Николаевич на следующий день отправился в Нижний Тагил на совещание.

Страшная боль началась уже в обоих ушах. Он скрипел зубами, но участвовал во встречах с трудящимися на улице, при лютом морозе. Дело закончилось сильным отитом. Пришлось сделать операцию на правом ухе. Операция была сложнейшей - после нее Борис Николаевич правым ухом слышать почти перестал. Поэтому переводчик во время переговоров с иностранцами всегда сидел слева от Ельцина.

С Илюшиным тоже приключилась аналогичная история. Он тоже только одним ухом слышит. Так что глухота - не такой уж страшный изъян для российского политика.

...Выскочил я из воды, встал на сухую травку. Растерлись полотенцами и стали красными, как раки. Я побежал к машине и позвал Бориса Николаевича:

– Давайте сюда, в машине тепло.

Достал фляжечку, и мы с наслаждением ее опорожнили. Я, правда, выпил немного - за рулем ведь, а Борис Николаевич позволил себе побольше. И тут он говорит: