Шаман обиженно засопел:

– Громобой-тунец летит быстрее молвь-стрелы, по он один на всю дорогу, и запрягать его может только сам Полуденный Князь. Кстати, отец его, Отногул Солнцеликий, дозапрягался...

– Что, попался зело кусачий тупец?
– поинтересовалась девушка, на долю которой всегда выпадали самые рискованные вопросы.

– Молния попалась отменно злая, лиловая... вроде твоих глаз, царственная дочь!
– это шаман расплачивался за недоверие к собственным способностям. Приманить-то ее Отногул приманил, а вот запрячь без сибилловой помощи не смог.

– А ты смог бы?

– Сибилло придает силу, а не проявляет суетность... Что же касаемо лазутчика, то уж больно черна эта башня, так и светится замогильным светом, глаза внутренние застит. Сибилло тут пораскинуло мозгами и решило, что негоже оставаться на запоганенном месте. Ежели ваш девятиглавый дом и впрямь летает, стоило бы убраться отсюда.

– А куда, уважаемый?
– с надеждой спросила принцесса.

Старец поймал губами белую прядку, свисавшую от надбровных дуг до бороды, принялся жевать - то ли перебирал варианты, то ли просто держал паузу, набивая цену каждому своему слову.

– Есть одно тайное место, куда ни один из нас не смеет ступить, - хлопнул себя по колену Лронг. Сибилло зло глянул на него: стало очевидно, что про это место он знал не хуже Травяного рыцаря.
– Анделисова Пустынь.

– Пустыня?
– переспросили сразу несколько голосов.

– Пустынь. Место отдохновения духов полуночи, - ворчливо пояснил шаман. Зачарованный сад, куда не смеет ступить ни одна нога.

– Ага, - сказала Таира, - ботанический сад, вход по спецприглашениям. Но за садом ведь надо ухаживать? Или это делают безногие?

– У тебя в голове вместо мозга - шустрый зверек, - неодобрительно заметил явно компетентный в области анатомии рыцарь.
– За садом смотрит Вековая Чернавка.

– Тоже из злыдней?
– снова не удержалась девушка.

– Почему - тоже? Анделисы суть духи добра, последняя надежда страждущих и дарители сладостного успокоения безнадежным. Как был бы страшен последний отрезок жизни, если бы не упование на благость анделисов? Разве в твоем мире, дитя, конец жизни не озарен светлым чаяньем?

– Химиотерапией он озарен, но ваша цивилизация до этого не дошла. Вернемся к Чернавке. Это что, жрица?

– Фу, как не стыдно, дитя! Вековая Чернавка вкушает лишь ту малую толику пищи, которая необходима для поддержания сил. Готовится к тому часу, когда ее оставят одну. Надолго ведь не напасешься...

Джасперяне переглянулись: если с приближением холодов эти варвары откочевывали в более теплые места и бросали на произвол судьбы несчастную женщину, то у нее был мотив для похищения ребенка хотя бы в качестве выкупа за свою жизнь.

– Укажи, где этот сад!
– топом, не допускающим возражений, повелела принцесса.

– Это нетрудно сделать, - пожал плечами рыцарь.
– Иди так, чтобы солнце светило тебе в правое ухо, пересеки Большую Дорогу Света, пройди весь город, и очутишься в поле ореховых пней. Тропинка, по которой ходит за провизией Вековая Чернавка, не широка, но протоптана основательно, не ошибешься.

– Разве ты откажешься сопровождать меня?

– К Анделисовой Пустыни? Но это - нарушение моего обета...

– Ты забыла, безжалостная повелительница, что отец рыцаря Лроногирэхихауда заключен в княжескую темницу, и он вынужден был надеть Травяной Плащ, как символ своего обета, потому что это - единственная плата за прокорм узника. Если нарушить обет, то клеть заваливают сеном, и заключенный умирает без еды, питья и анделиса.

– Делов-то!
– вмешалась, как всегда, Таира.
– Попроси наших мальчиков, и они твоего папу в два счета откуда хочешь вытащат. Не проблема.

– Рыцарь, - торжественно проговорила мона Сэниа.
– Если ты поможешь мне найти сына...

– Ой, только не надо торговать добром за добро!
– бесцеремонно оборвала ее девушка.
– Помоги, и все.

Рыцарь впервые посмотрел на нее с уважением.

– Моя младшая сестра права, - сделав над собой усилие, проговорила мона Сэниа.
– Я даю тебе королевское слово, что приложу все усилия к тому, чтобы твой отец уже к утру был свободен - и ты, соответственно, тоже.

Глаза рыцаря под стрельчатыми густыми ресницами, ложащимися такой иссиня-черной тенью на серые щеки, что это невольно воскрешало в памяти что-то траурное, вроде кипарисовых ветвей на пепелище, - эти глаза как-то странно вспыхнули и погасли.