Шрифт:
– Доброе утро, дочь!
– появляясь в дверях, говорит Полина Васильевна. Она сладко, тягуче зевает, пошатываясь, проходит, садится, сонным голосом спрашивает: - Молоко готово? Ты у меня молодцом, Виктория. Что новенького в газете?
– Мама!
– Виктория взволнованно подбегает к ней.
– Мама, случилось неприятное!
– Ну что может случиться в шесть часов утра? Уплыло молоко?
– Полина Васильевна зевает и одновременно улыбается.
– Мама, мне не до шуток- На, читай!
– Виктория протягивает матери газету.
– Я отчеркнула, где читать!
На газете видна глубокая вдавлинка, которую Виктория прочертила острым, злым ногтем. Полина Васильевна читает отмеченный абзац, стряхивает сон, бодро восклицает: "Молодцы!" Затем читает всю заметку.
– Хвалю, дочь!
– весело говорит она.
– Шутка ли - почин областного масштаба!
– Это неправда, мама!
– отрезает Виктория.
– Я не принимала участия в модернизации!
– Почему не принимала? Тут же ясно написано...
– Это ложь!
Полина Васильевна кладет газету на стол, разглаживает рукой, приказывает:
– Расскажи!
Виктория садится и рассказывает все, начиная с выступления, когда она обвинила рыбаков в недисциплинированности, и кончая разговором с Мурзиным. Потом она говорит о том, что заметка обидела ее, что она не нуждается в подачках. Слушая ее, Полина Васильевна смотрит на газету, ей неприятно смотреть на дочь, у которой от гнева раздуваются ноздри.
– Я не понимаю, чего хочет от меня Мурзин?
– кричит Виктория.
– Это дело с заметкой я так не оставлю! Мне не нужна жалость! Ты сама меня учила быть гордой!
– Понятно, - говорит Полина Васильевна. Что она еще может сказать, если Виктория ей на каждом шагу говорит: "Ты сама меня учила этому!" Да, сама! Учила быть непреклонной, решительной, гордой; боялась, что вырастет неженка, наследная принцесса, и, видимо, где-то в чем-то ошиблась.
Как это случилось, что Виктория все, перенятое от матери, так извратила: решительность у нее стала упрямством, гордость - стремлением встать над окружающими, определенность характера - прямолинейностью его?
– Вот что я скажу, Виктория!
– тоскливо говорит Полина Васильевна- - Ты во всем права и... ни в чем не права! Во всем, что ты делаешь, нет главного - души. Это как в зеркале - отражение в нем похоже на живого человека, но это только отражение.
– В чем я не права?
– перебивает мать Виктория.
– Ты изволь сформулировать конкретно! Меня не устраивают аллегорические формулировки. Ты скажи, в чем, и я решу - соглашаться или нет!
Полина Васильевна тяжело вздыхает. Все, чему она учила дочь на основе своего жизненного опыта, Виктория приняла как железное правило поступать без раздумья так-то и так-то в таком-то и в таком-то случае.
– Да пойми, что ты не права!
– умоляет дочь Полина Васильевна.
– Нельзя так относиться к людям!
– Как относиться? Что я сделала им плохого?
– злится Виктория. Она впервые в жизни так сердито, резко разговаривает с матерью.
– Виктория, опомнись!
– вскрикивает Полина Васильевна.
– Как ты разговариваешь!
– В принципиальных вопросах я не могу уступать даже тебе!
– отвечает Виктория. Она стоит перед матерью прямо, гордо выпрямившись, ноздри ее маленького красивого носа раздуваются.
– Это было бы предательством по отношению к самой себе!
– Виктория!
– ужасается мать.
– Ты можешь говорить со мной иным тоном?
– О принципиальном - не могу!
Полина Васильевна не знает, что делать: ей еще ни разу в жизни не приходилось спорить с дочерью. Сегодня дочь впервые повышает на нее голос, и мать обезоружена этим; не кричать же тоже! Полина Васильевна торопливо встает, выбегает из кухни. Через мгновение она возвращается, и удивленная Виктория видит в ее руках старую кожаную куртку, которая вот уже много лет висит в гардеробе вместе с новыми платьями матери и единственным костюмом Григория Ивановича. Виктория знает- в этой куртке мать ходила еще тогда, когда Виктории не было на свете, а мать была комсомолкой. Она бегала в этой куртке на собрания, на курсы ликвидации неграмотности.
– Виктория!
– говорит Полина Васильевна.
– Вот эту куртку я носила, когда была моложе тебя. У меня была тогда мечта, чтобы люди научились читать. Я шла к ним с любовью и радостью.
– Я знаю, мама, - спокойно отвечает Виктория.
– Тогда были героические времена. Но ведь это романтика!
– Что значит - романтика! Неужели ты думаешь...
– Времена романтики прошли.
– Виктория едва приметно улыбается. Прости, мама, но это смешно - специально бегать за курткой, чтобы показать ее мне. Что с тобой? Ты всегда была такая строгая, решительная, непримиримая!