Она воскликнула:

– Какая удачная шутка, господин фон Зибелинд. Вы так внезапно открываете нам свои таланты!

– Счастье, герцогиня! Счастье вызывает наружу все хорошее, что есть в нас.

Он был растроган, и чувство, прорывавшееся сквозь застывшую в холодной непристойности маску, возбуждало ужас, как нечто противоестественное. Он сидел в прямом кресле, заложив ногу за ногу, положив руки на ручки кресла, и предоставлял любоваться собой.

– Я сознаюсь, что всегда страшно гордился своим сходством с Кокелико. Вы, вероятно, давно заметили его.

– Сходство со старой бабой!
– оскорбительным тоном заметил Якобус.

– Почему нет?
– мягко и самодовольно ответил Зибелинд.
– Мне понадобилось только немного румян.

Мортейль нагло заметил:

– Так как вы уже и раньше были совершенно покрыты ими.

– Второй номер!
– прокричал Зибелинд, поднимаясь. С воды донеслись звуки польки. Он спел несколько тактов, оборвал и сказал:

– Лели Олимпия не может больше заставлять нас ждать... видите, вот и она.

Он довел строфу до конца, не спуская с возлюбленной своего обольстительного взгляда кокотки.

– Миледи, найду ли я у вас одобрение? Бланш де Кокелико поет в честь вас, миледи... Твоя гондола здесь, дорогая?
– тихо и взволнованно спросил он. Она сердито ответила:

– Что за наглость! Кто эта неприличная фигура?

– Я Готфрид, - шепнул он.
– Но, однако, моя маска должна быть хороша!

– Я не знаю никакого Готфрида - или, если и знаю, то очень мало. И у меня нет никакого желания возобновлять это знакомство.

– Какая остроумная шутка, миледи!

Он подпрыгнул на одной ноге.

– Вы, по-видимому, в удивительно веселом настроении. Неужели я причиной этого? Мне очень жаль. Вы возбудили мое любопытство тем, что говорили так горько и так глубокомысленно. Можно было испугаться; не все даже было понятно. В вашем глупом счастье я нахожу вас просто unfair.

Он засмеялся и подмигнул.

– Ведь я Бланш де Кокелико, очень худая женщина, а вы - очень полная. Вы, конечно, слышали об искусстве, которым знаменита Бланш? Лишь теперь мы будем любить друг друга, миледи.

– Я сейчас потребую, чтобы вам указали дверь, - сказала она, смерив его взглядом через плечо и отходя. Он вдруг начал дрожать с головы до ног, но смеялся таким же порочным смехом, как прежде.

– Значит, сегодня вы не возьмете меня с собой?
– спросил он, следуя за ней.

– Он разыгрывал из себя одинокого и страдающего, а был просто неприличным субъектом, - заметила она, возмущенная обманом.

– Время терпит, я понимаю шутки, - уверял он.

Он сделал пируэт и, заметно хромая, вернулся к обществу. Он тотчас же с хриплыми выкриками запел следующую строфу. Не успев кончить, он опять бросился к леди Олимпии.

– Но завтра наверно!
– настойчиво просил он с такой судорожной улыбкой, что слой румян на его лице заметно двигался взад и вперед.

– Что это за человек, от которого никак нельзя отделаться?
– спокойно и громко спросила она. Он вдруг вскинул кверху левую руку и упал навзничь с сильным треском, не сгибаясь, так что на шелковом платье не образовалось ни одной складки.

– Этим должно было кончиться, - спокойно сказала леди Олимпия.

– Конечно, это можно было предвидеть весь вечер, - объявил Мортейль, вставляя в глаз монокль. Якобус с бешенством перешагнул через тело Зибелинда.

– Это омерзительно, мы не должны были допускать этого.

– Это забавляло герцогиню, - сказал Сан-Бакко.

– И доставляло удовольствие всем нам...

Он пробормотал со стыдом, опустив голову.

– Как это вообще было возможно.

– Не правда ли, это было жутко - уже давно?
– сказала Джина Беттине.

Обе женщины тихо последовали за лакеями, которые унесли Зибелинда. Один держал его за ноги, другой - за голову; они вынесли несчастного, точно длинную восковую куклу, - ловкое подражание пороку. Они положили его на кровать через три комнаты. Джина смотрела на него, содрогаясь перед женщиной, которая раздавила его. Беттина с наивным любопытством заглядывала через ее плечо.

– Жаль, - сказала она, - было так весело.

– В самом деле?

– Нет, - в сущности нет.

Она указала на лежащего и в горестном порыве прибавила:

– Бедный человек! С Якобусом дело обстоит точно так же.

– О!
– произнесла Джина. Беттина безнадежно покачала головой.

– Он слишком любит ее.

– Вы видите это и страдаете, не правда ли?

Беттина жалобно шепнула:

– Да.

– Когда нибудь это прекратится.

– О, нет, он слишком несчастен. Больше, чем человек может себе представить. Он сам мне это сказал.