Хорошо бы скачковые системы опять отказали - тогда они пропустят самую опасную стадию боя. И Хрим не сможет обвинить его... да нет, сможет. Он видел как-то раз "развлечения" Хрима и знал, что этому неучу достаточно малейшего повода, чтобы устроить подобное, и никакие объяснения тут не помогут. А уж на что способен Норио... Таллиса пробрала дрожь. Эмоции человека - его сокровенное достояние, а не инструмент для пытки.

Пальцы его непроизвольно порхали над клавишами, как бы набирая тайный шифр, потом до него дошло, что он делает, и он поспешно отдернул руку. "Ты не боишься боя, - настаивал его внутренний голос, усиливающийся вместе с охватывающим его напряжением. Знакомая смесь вины и нетерпения жгла его, и к этим ощущениям примешивалось теперь еще отвращение к себе.
– Ты потратил на эту чертову штуковину половину годовой выручки, и даже ни разу не опробовал ее".

Суеверный холодок пробежал по спине, когда он подумал о системах, которые барканский электронщик запрятал в компьютеры "Когтя Дьявола". Логосы - кибернетическое воплощение объединенного опыта десятков капитанов, включая величайших из летавших в космосе. Имена тех, чьи таланты хранили логосы, до сих пор сияли золотом в Зале Славы: Ильварес, Метеллиус, Ту Чанг, Поргрут Младший - и все они теперь в его распоряжении. Может, и стоит включить их - пусть следят за безопасностью тылов и помогают разбираться в тактической обстановке.

"Уж с этим-то боем они разберутся без труда".

"И со мной они тоже, возможно, разберутся без особого труда".

Кадры из учебных чипов по истории, Ужас тысячелетней давности, впечатались в память совсем недавними событиями. Столетняя война с адамантинами - холодными, безжалостными разумами, заключенными в оболочку из хрусталя и металла и выпущенными на волю Гегемонией в отчаянной попытке захватить господство над беглецами с Потерянной Земли - навсегда оставила в истории человеческой цивилизации глубокий шрам. Впрочем, гегемонисты довольно скоро утратили контроль над собственными же порождениями - если он и был вообще когда-нибудь - и в конце концов вынуждены были сражаться против них плечом к плечу со своими недавними противниками, беглецами. И если верить слухам, остатки разбитого врага до сих пор скрывались где-то в глухих углах Тысячи Солнц. Во всяком случае, всем было прекрасно известно, какая неслыханная награда ждет того, кто выведет панархистский флот к последним адамантинам. Подобно подавляющему большинству уроженцев центральных созвездий, Таллис верил в непогрешимость Запрета так же свято, как в существование Артелиона или Изумрудного Трона Панархии. Человеческое сознание копировать не дозволяется,

Однако Барка находилась вдали от центра, зато в пределах досягаемости Шиидры. Они не испытали на себе Ужаса, поэтому страхи других беглецов были им незнакомы. Их андроиды-тинекрисы формально оставались в рамках закона, но не более того, чем заслужили себе в Тысяче Солнц зловещую славу - как огры, в свое время с успехом использовавшиеся против Шиидры. Барканский торговец на Рифтхавене особо напирал на то, что логосы не разумны по-настоящему, старательно обходя тот факт, что узнай власти о них, и это обеспечит Таллису по меньшей мере пожизненную ссылку на Геенну, а по законодательствам отдельных планет - и мучительную смерть.

А уж если о них узнает команда...

Торговец обещал ему полную тайну сделки и продемонстрировал кое-какие занятные имитации поединков между звездолетами. Логосы смогут общаться с ним посредством вживленного приемника, и слышать его мысленные команды, где бы на корабле он ни находился. Никто другой не услышит их и не сможет командовать ими, говорил барканец. И, используя специально вживленные в глаз линзы - Таллис как сейчас слышал медовый голос торговца, - логосы будут сообщать ему визуальную информацию, невидимую для всех остальных. Слава же достанется ему одному. Наверное, на это Таллис и купился, согласившись подвергнуться операции на обоих глазах. Мечты о грядущих славе и богатстве роились в его голове до того момента, когда хирург включил линзы для последней проверки.

Мертвые мозги. Говорящие трупы,

Таллис содрогнулся при одном воспоминании об этом. Ровный, лишенный эмоций, бестелесный баритон, звучащий где-то прямо в голове, являлся ему в кошмарных снах несколько следующих месяцев, и он ни разу не осмелился включить логосы сам.

– Пять минут, - доложил шо-Имбрис.

В уме снова замелькали видения предстоящего боя. Сам по себе поединок между кораблями трудно предсказуем - те набеги, на которые он отваживался до сих пор, не шли с этим ни в какое сравнение. И еще этот крейсер... страх перед ним пронизывал Таллиса насквозь - он служил юнгой на старом "Кошмаре", когда того повредил в бою крейсер. Ни один звук на свете не сравнится со скрежетом разряда раптора по корпусу.

Мгновение страх перед логосами и страх перед грядущим боем уравновешивали друг друга. Ему придется прокрутить этой чертовой машине запись разговора с Хримом... впрочем, чего тут стыдиться? Смеяться логосы не умеют; они, должно быть, вообще не поймут эмоциональную сторону этой сцены.

Таллис воровато окинул взглядом мостик. Никто не смотрел в его сторону. Выждав минуту, он заставил себя набрать дрожащими пальцами замысловатый пароль, и логосы начали пробуждаться. Сияя призрачным светом, видимым ему одному, сектор за сектором возникали у него перед глазами по мере того, как они проверяли имплантированные в нервные окончания контакты. Таллис стиснул зубы, стараясь не дрожать при звуке мертвого баритона у него в мозгу, ведущего монотонный как молитва технический опрос.

Никто не смог бы обвинить Андерика, старшего связиста "Когтя" в плохом состоянии его рабочего места - сплошь из полированного дерева и хромированного металла. Глядя на особенно тщательно отполированный кусок панели, он увидел, как капитан внезапно напрягся. Со стороны казалось, будто с Таллисом случился припадок: зрачки его вдруг заметались из стороны в сторону, зубы крепко стиснулись, и он покачнулся, чуть не выпав из кресла.

Андерик покосился на экран, но там не было видно ничего, кроме звезд и проложенных трасс других кораблей. Что происходит? Через несколько секунд до Андерика дошло, что кадык Таллиса едва заметно шевелится. Он говорил сам с собой. Разговор с собой, похоже, был довольно оживленный и продолжался некоторое время.