Как бы ни ненавидела она Семиона, вид его обезглавленного тела наполнил её страхом.

"Гален... Гален".

Реальность жестокой смерти помогла ей отчаянно потянуться через ту бездну, что отделяла её от Галена, - в это самое мгновение он, возможно, тоже лежал в неумолимых объятиях смерти.

Негромкие всхлипы рвались из её горла. Не обращая на них внимания, она встала и добрела до маленького сейфа в столе. Дрожащими пальцами отперла его и достала оттуда лежавшую под шкатулкой с драгоценностями старую книгу. Под обложкой лежал маленький, нарисованный от руки портрет Галена. Спокойное лицо улыбалось ей, темные глаза смотрели куда-то ей за спину, читая невидимые стихи, слушая неслышную музыку, Скорбь дробила панцирь её гнева, и она не могла больше бороться с рыданиями или хранить спокойствие на лице. Она забрала портрет с собой в ванную.

Ее пальцы отодвинули в сторону маленькие граненые флакончики духов и прочей экзотической косметики и сомкнулись на крошечном пузырьке в форме капли. Она сбросила халат на пол и шагнула в очищающие объятия ванны, целуя зажатый в руке портрет до тех пор, пока он не заблестел от слез. Потом зубами откупорила пузырек. Острый запах ударил ей в ноздри, и она откинула голову назад, проглотив все его содержимое так, что оно не коснулось языка.

Она отшвырнула пузырек и взялась обеими руками за края портрета, отчаянно всматриваясь в него, пытаясь оставить в голове только воспоминания о Галене. Часть её трепетала от страха, вяло отмечая, как холодно ей, несмотря на бурлящую вокруг нее горячую воду, но радуясь тому, что та женщина сказала правду. "Больно не будет", - говорила она, и боли действительно не было.

Глаза Сары зажмурились от внезапного спазма, потом снова сосредоточились на портрете, но разум покидал ее, и она больше не замечала, что происходит с её телом. Нарисованное лицо сливалось в черты живого улыбающегося Галена - таким он в первый раз посмотрел на нее, такому она в первый раз пела, такому она в первый раз отдавалась. Безо всякого усилия с её стороны звуки и ощущения нахлынули на нее, а потом внезапный порыв вынес её на грань вечного падения, и она успела ощутить еще слабое чувство облегчения.

2

ДОЛЖАР

Барродах откинулся на спинку кресла и глубоко вдохнул горячий аромат юмари и ариссы, наполнявший комнату, тщетно пытаясь не обращать внимания на визгливое завывание бури за окном из тройного дайпласта. Казалось, этот безжалостный звук жесткими пальцами сдавливает ему горло, и постепенно усиливающаяся боль слепила глаза. Резкий порыв ветра свирепо набросился на Хрот Д'оччу, и желудок бори снова судорожно сжался, когда гравиторы погасили раскачивание башни. Он впился ногтями в загривок, пытаясь не думать ни о чем, кроме мягкого вечернего воздуха на далеком Бори, но должарианская весна ломилась в окна, пробирая морозом по коже, а в воздухе постепенно усиливался запах озона.

"Опять кондиционеры перегружены". Барродах отвернулся от стола и посмотрел в матовое окно - на него проецировался вид фосфоресцирующего пляжа в Алуворе на Бори. Оконная рама содрогнулась от нового порыва ветра, и он раздраженно выключил изображение. Ну почему должарцы не могут строить свои дома как все, предпочитая одиноко торчащие башни из дерева и камня ни дать ни взять головоломку этих проклятых Ур, - только потому, что так строили их предки?

Окно медленно прояснилось, превратившись в глубокий колодец, на дне которого клубилась бесформенная серая масса, оставлявшая тем не менее ощущение быстрого движения и лютого холода. Еще из окна смотрело на Барродаха его же собственное изображение, бесцветное и призрачное. Темные волосы, бледные глаза, бледная кожа; бори видел все это, не замечая. Он ненавидел ветер, холод и планету, их породившую.

Неожиданно серая мгла снаружи растаяла и исчезла, и окно полыхнуло на него ослепительным светом, когда сквозь бурю прорвался солнечный луч. Барродах поперхнулся и зажмурил слезящиеся глаза, пытаясь на ощупь найти пульт управления окном. Затемнение сработало с запозданием. "Этому чертову окну, наверное, лет пятьсот", - злобно подумал бори, но в конце концов зрение все же вернулось нему, и он увидел белую, в темных проталинах равнину Деммот Гхури, высокогорья Королевства Мстителей. Его спина непроизвольно напряглась при виде этой планеты-тюрьмы, приютившей его. Бори был куда более мягким миром; времена года там были не так контрастны, да и температура более сносна. Никто из его уроженцев не мог до конца свыкнуться со свирепыми зимами и раскаленными летними месяцами Должара.

Над темной линией горизонта, там, где Гхирийское нагорье спускалось к узким долинам, росла новая стена облаков; она медленно поднималась к солнцу, обещая новый налет на Хрот Д'оччу. Барродах смотрел на рваные, пятнистые облака, которые ветер гнал с бешеной скоростью по серо-зеленому небосклону. Он был вторым по могуществу человеком на Должаре, сильнее всех так называемых Истинных Людей, за исключением самого Властелина-Мстителя, которому он служил скоро уже двадцать лет, и все же эти надменные должарцы запросто переносили температуры, убившие бы его в два счета.

За спиной его послышался негромкий зуммер, и Барродах заглушил окно с чувством, близким - как он ни пытался убедить себя в обратном - к облегчению. Власть принадлежала ему, ибо через него проходили все распоряжения Джеррода Эсабиана, Аватара Дола, Властелина-Мстителя Королевства Должарианского, "Истинные Люди могут презирать меня, но все равно подчиняются, ибо кому известно, какие из приказов мои, а какие Эсабиана?"

Барродах улыбнулся, повернулся обратно к столу, дотронулся до алой точки, горевшей на темной, блестящей поверхности, и побарабанил пальцами по столу, из ниши задней стороны которого медленно выдвигался монитор. Экран замерцал вихрем серо-зеленых огней - электроника медленно подстраивалась к изображению. "Будь прокляты эти древности, - подумал Барродах, и тут же на него нахлынула волна тошноты, когда башня покачнулась снова.
– И будь прокляты должарцы вместе с ними: их устраивает все, что устраивало их прадедов, если, конечно, это не имеет отношения к искусству убийства или пыток - тут годится все только самое современное".