Шрифт:
Юйсяо опять спросила Юйлоу, и та поведала ей все подробности.
– В самом деле, велел раздеться, на колени встать и пять раз плетью ударил, да? – недоумевала Юйсяо.
– Противилась она, вот хозяин ее и побил, – объяснила Юйлоу.
– Уж лучше бы побили одетую, – заметила Юйсяо. – Как она, бедняжка, такая нежная, холеная, побои-то перенесла?
– Ишь ты, сучья дочь! – засмеялась Юйлоу. – Тебе бы только в плакальщицах ходить.
Показались Чуньмэй и Сяоюй. Чуньмэй принесла вина, а Сяоюй коробку с закусками.
– Поглядите на этих негодниц! – воскликнула Цзиньлянь. – Ишь, выслуживаются. Как мыши снуют. Право слово, мыши! Быстрей несите все ко мне сейчас же! – приказала она. – Пусть за ней свои горничные ухаживают. Вам нечего там делать!
Чуньмэй захихикала, и они с Сяоюй отправились в спальню Пинъэр. Там они расставили все блюда на столе и, передав обязанности Инчунь и Сючунь, вышли к Юйлоу и Цзиньлянь.
– Я к себе пойду, – сказала Юйсяо, и они вместе с Сяоюй удалились в задние покои.
Цзиньлянь велела Чуньмэй запереть калитку, а сама побрела в одинокую спальню, но не о том пойдет речь.
Да,
Не мне в окно глядится полная луна,Не я в ночи пьянящей радости полна.Не будем говорить, как провела в одиночестве ночь Цзиньлянь. Расскажем о Симэнь Цине и Ли Пинъэр. В разговорах за чаркой вина, в любви и ласках просидели они до полуночи, а потом легли под расшитое неразлучными уточками и зимородками одеяло. В мерцании светильника казалось, феникс с подругою пел стройную песнь, а из курильниц струился аромат, в танце среди цветов порхали бабочки.
Да,
Освещают этот вечер пусть серебряные свечи –Если только то не сон о дивной встрече.О том же поется и в романсе:
Брови чуть подведены, воткнут гребень золотой –Сколько ж надо заниматься этой чудной красотой!Но когда желанный голос позовет меня: «приди!», –Затрепещет и забьется сердце нежное в груди.Мой любимый и родной,Мой защитник дорогой,Более всего я жажду бренных радостей мирских,Отзвучали в моем сердце песни грусти и тоски –Лишь любовью я полна одной.Они проспали до обеда. Пинъэр только что встала и занялась перед зеркалом прической, когда Инчунь принесла завтрак: четыре блюдечка – тыкву с баклажанами под сладким маринадом и из свежей зелени тонкие яства. Были поданы: блюдо жареных птенцов голубей, блюдо пирожков с желтым пореем и поджаренной кислой капустой, тарелка копченого мяса, тарелка пузанка в винном соусе, также два крапленых серебром блюда мягкого и душистого белого-пребелого риса и две пары палочек слоновой кости.
Пинъэр прополоскала рот, и они с Симэнем выпили по полчарки вина.
– Ступай, чжэцзянского [330] подогрей, – наказала горничной Инчунь хозяйка. – Вчера в серебряном кувшине осталось.
Пинъэр наливала чарки, и лишь осушив кувшин, они стали умываться и причесываться. Пинъэр открыла сундук и показала Симэню свои украшения и наряды. Она вынула сотню добытых в Индийском океане жемчужин, которые принадлежали раньше письмоводителю Тайного совета Ляну, потом черные, с синеватым, как у воронова крыла, отливом, драгоценные камни в золотой оправе – регалии с чиновничьей шапки.
330
Вино из приморской провинции Чжэцзян, которая уже в средние века славилась своим виноделием.
– Это после нашего покойного смотрителя осталось, – объяснила Ли Пинъэр и положила каменья на весы. Камни потянули четыре цяня восемь фэней. – Отнеси ювелиру. Пусть подвески сделает.
Потом она достала головную сетку из золотых нитей весом в девять лянов и спросила Симэня:
– А у госпожи Старшей и остальных есть такие?
– У них серебряные. С твоей ни в какое сравнение не идут.
– Неудобно мне будет такую носить. И ее возьми. Вели изготовить из нее шпильку с девятью фениксами, у каждого жемчужина в клюве. А что останется, пусть пойдет на заколку – такую же, как у Старшей госпожи – нефритовая Гуаньинь в пруду среди лотосов. [331]
331
Гуаньинь в средневековом Китае почиталась особо как богиня-чадоподательница, лотосы тоже считались символом деторождения. В просьбе Пинъэр сделать именно такие украшения явно скрыт намек на желание иметь ребенка – наследника Симэнь Цина.
Симэнь Цин взял ее драгоценности и, одевшись, собрался уходить.
– Дом у меня без хозяина, заглянул бы как-нибудь, – попросила Пинъэр. – Да и послать бы туда кого-то вместо Тяньфу. Хочу его сюда взять. А то сидит там одна старуха, носом клюет, только заботы прибавляет.
– Хорошо, – пообещал Симэнь и, пряча в рукав взятые у Пинъэр драгоценности, направился к двери.
– Куда это ты собрался? – окликнула его стоявшая у калитки неумытая и непричесанная Цзиньлянь. – Только встал? Добрался, значит, дятел до дупла.