Шрифт:
– Мы от господина Мяо из Янчжоу, – встав на колени, отрекомендовались вошедшие. – Вот вам, батюшка, письмо.
Они отвесили земные поклоны.
– Встаньте! – подняв руку, сказал Симэнь и начал расспрашивать о Мяо Цине.
Он позвал Шутуна. Тот разрезал серебряными ножницами пакет и вынул бумагу. Симэнь стал читать приложение к письму. Между тем Мяо Сю с Мяо Ши, продолжая стоять на коленях, протянули подарки.
– Примите, батюшка, знаки почтения от нашего господина, – сказали они.
Симэнь очень обрадовался и распорядился, чтобы Дайань убрал подношения, а слугам велел встать.
– Мы ведь встретились за тысячи ли от дому, – говорил он. – И представьте, какое родство душ, какая привязанность! Пообещал певцов подарить, – и разговор-то за чаркой вина зашел, – я уж забыл давным-давно, а ваш почтенный хозяин помнит. Я-то все жалел, что в спешке не успел с ним проститься. Да, обет дороже денег. Говорят, умели в старину дружить, да и то называют только Фана и Чжана. [834] О них добрая молва живет, будто они друг за другом за тысячу ли ходили. Вот и ваш хозяин из таких редких друзей.
834
Речь идет о Фан Ши и Чжан Хао, древних сановниках, преданная дружба которых стала легендой.
Так Симэнь на все лады расхваливал и благодарил Мяо Цина.
– Хозяин приказал нам служить у вас, батюшка, – говорили, приблизившись и отвешивая земные поклоны, певцы. – Не будьте к нам слишком строги, батюшка, умоляем вас!
Симэнь посмотрел на подростков-певцов, чистых и стройных. Они были действительно хороши собой. Уступая, быть может, разодетым женам Симэня, певцы затмили бы любую служанку, привыкшую блистать обрамленной алыми губами белизною зубов. Симэнь велел устроить в передней зале угощение. Было отдано распоряжение, чтобы с ответным письмом Мяо Цину отправили щедрые дары – шелка и украшения. Для ожидавших в кабинете певцов готовили комнаты.
Прослышав о певцах, Ин Боцзюэ и остальные друзья поспешили к Симэню, и тот велел Дайаню накрывать стол на восемь персон. На устроенный по этому случаю пир к гостям вышли певцы и, ударив в кастаньеты, запели на мотив «Вешних вод»:
Грушевый сал распустился с улыбкой,Ива кудрявой не гнет головы,Чайные розы в цветении зыбкомЧают дождаться бутонов айвы. [835]На мотив «Остановив коня, внимаю»:
Заросшие тропинки,Заглохшие плетни.Нестройные травинки,И смолкли соловьи.Дождливой паутинкойОпутан сонный сад,На мостике с горбинкойДробинки наугад.А шмель забыл багрянойГвоздики аромат,Не пьет нектар медвяный –Промок его наряд.Стою я на террасе,Вздыхаю у перил.О, как непрочно счастье –Любимый разлюбил.835
Говорится о дереве хайтан – то есть один из видов яблони-райка, в поэтических текстах это образ женской грациозности и красоты, недаром он ассоциировался с облазом прекрасной наложницы Ян Гуйфэй (см. примеч. к гл. XXI), которую прозвали Яблонькой.
На мотивы «Опустился дикий гусь» и «Победной песни»:
Вот нахмурила Си Шизимородки-брови,Затаила чудный лик –в яшмовом покрове.Красноперый козодойплачет в сизой дымкеИ роняет на цветыжемчуга-слезинки.Вдруг на солнце засверкалшляпы светлый глянец,И подвески закружилискрометный танец.Как цветочная пыльцашпилек ароматыПлавно реют у крыльцарасписной палаты. [836] Прекрасное тронешь –в грязи замараешь.В пучину залезешь –всех рыб распугаешь.Пичуга влетела –от страсти пьяна.Лишь мне нет опоры –тоскую одна.836
Хуагу-палата – буквально: палата Цветущего ущелья.
– Да, в самом деле вы чудесно поете! – сказал, кивая головой Симэнь.
– Нас обучали и коротким романсам, – говорили, кланяясь, певцы. – Мы Вам сейчас споем, батюшка.
– Очень хорошо! Спойте! – попросил Симэнь.
Певцы запели:
Вот шелка кусок белоснежногоНа раме тугой растянул,Взял кисть и на поле безбрежноеВеликий художник взглянул:Там травы баюкают нежныеВ рассветной сиреневой мгле,Телята желтеют потешные.А на раздобревшем воле,Листая потертую книжицу,Задумался старый пастух…Котята весенние лижутся,И стоны рожка нежат слух.Трясутся хвосты в нетерпении,Гоняют назойливых мух.Чтоб подлинным стало творениеНемало затрачено мук.Есть в библиотеках стихи и романы,Есть лютня и цитра, есть флейта и цинь.Немало поэтов, чьи песни желанны,Но «Солнечных весен» [837] вторых не найти.Великие песни веками нетленны –Поют их красавицы наперебой.Да будет прославлен поэт вдохновенный,Как в «Оде о высях» [838] воспевший любовь.837
«Солнечные весны» («Ян-чунь») – древняя мелодия, уже в эпоху Хань (III в. до н. э. – III в. н. э.) считавшаяся классической и трудноисполнимой, по выражению известного поэта Сун Юя (III в. до н. э.), «доступной лишь нескольким десяткам людей во всей стране». Позднее ее название стало носителем образа классической изысканности в музыке и литературе.
838
Ода о высях (буквально: «Ода и высокой Тан») – имеется в виду произведение поэта Сун Юя (см. упоминания о нем в примеч. к гл. XIII), традиционно ассоциируемое с образом любовного свидания.
На тот же мотив:
Поля предо мной благодатные:Колосья холмами лежат,Равнинами грядки опрятные,И вьется косая межа.Меж рисом и просом бежит тропаИ прячется в горной дали.Пшеница златая лежит в снопах,Тутовник – чернее земли.Там аиста песня нехитрая,А там – обезьян грубый крик.Лачуга в пыли глинобитная,Горбатый хозяин-старик.Его сыновья в поле день-деньской,Им в полдень приносят еду,Желудки наполнят – и в тень с мошкойПод сеткой у леса уснут.Поэзию жизни обыденнойПознали певцы царства Бинь, [839] И мир, их глазами увиденныйДано было мне полюбить.Под красками мнитсяприрода сочнее:Речушка змеитсямеж розовых гор,И ряской живоюв груди зеленея,Раскинулся вволюозёрный простор.А осень пестрана цветочной поляне,И дымкою травзатянулась река.Оделись в соломуна поле крестьяне,И прыгает сомв кузовке рыбака.Тропинками посухулунные блики,И палевым отсветомнад глубиной.Слышны журавлейулетающих крики,И чайки не реютнад мёрзлой волной.Творец вдохновенный,художник великийМирские мгновеньястряхнул, словно пыль.И будто Цанлан –водный скит многоликий, [840] Воспел этот край,как священную быль.839
«Песни (буквально: ветры или нравы) царства Бинь» – раздел древнейшего поэтического канона, «Книги песен» («Ши-цзин»).
840
Цанлан – древней название реки Ханьшуй или Сяшуй, упоминаемое в классических трактатах и связываемое прежде всего с вошедшим в сборник «Чуские строфы» произведением Цюй Юаня «Отец-рыбак», где оно ассоциируется с образом отшельничества и очищения, что в свою очередь проясняет смысл нижеследующего заключительного стиха.
На тот же мотив:
Вот хмурятся тучи обвисшие,И стелется по небу мгла,И снег, как подвыпивший лишнее,Обмяк, но лачуга тепла.Чтоб сытыми быть и богатымиЯ чашу налью до краев,Жена сварит кашу с бататами,В жаровню подброшу я дров.Вдруг песнь привлечет журавлиная –За птицей пошлю сыновей –С нее написал бы картину я,И птице в тепле веселей.И песня сложилась бы ладная;Мы чаши осушим не раз!..Как жаль! Оделен ли талантом я? –Ищу, не найду нужных фраз.В восторге до самозабвенияВеликий художник творит.Воспел старика вдохновенияИ чист стал душой, как нефрит.