"Он не мог раньше выговориться",- подумала Томико.

–  Осден, против "этого" вы беззащитны,- сказала она.- У вас уже произошли личностные изменения. У вас нет иммунитета от "этого". Возможно, не все из нас сойдут с ума, если мы не улетим отсюда, но вы сойдете.

Он замешкался, потом поднял взгляд на Томико; впервые он посмотрел ей прямо в глаза - долгим, спокойным взглядом, ясным, как вода.

–  А что мне дало когда-нибудь здравомыслие?
– спросил он насмешливо.- Впрочем, ваша правда, Хаито. В том, что вы говорите, что-то есть.

–  Мы должны уйти,- бормотал Харфекс.

–  Если я сдамся "этому", смогу ли я включиться в связь?
– размышлял вслух Осден.

–  Как я полагаю,- быстро и нервно заговорил Мэннон,- говоря "сдамся", вы хотите сказать, что прекратите отсылать обратно эмпатическую информацию, принимаемую вами от растения-бытия; прекратите отвергать страх и будете поглощать его. Что вас либо сразу же убьет, либо вернет к тотальному психическому уходу в себя, аутизму.

–  Почему?
– сказал Осден.- "Это" посылает отвержение. А в отвержении и есть мое спасение. "Это" не разумно. А я разумен.

–  Масштабы разные. Может ли тягаться единственный человеческий мозг с тем, что так огромно?

–  Единственный человеческий мозг может постичь то, что не уступает по масштабу звездам и галактикам,- сказала Томико,- и толковать это постижение как Любовь.

Мэннон переводил взгляд с Осдена на Томико, Харфекс молчал.

–  В лесу, должно быть, удобней,- сказал Осден.- Кто из вас перебросит меня?

–  Когда?

–  Сейчас же. Пока все вы не обессилели и не обезумели.

–  Я,- сказала Томико.

–  Никто,- сказал Харфекс.

–  Я не смогу,- сказал Мэннон.- Слишком… напуган. Могу разбить джет.

–  Возьмите с собой Эскуану. Если мне удастся добиться своего, он послужит медиумом.

–  Координатор, вы одобряете план Сенсора?
– строго по уставу спросил Харфекс.

–  Да.

–  Я не одобряю. И, несмотря на это, полечу с вами.

–  На мой взгляд, Харфекс, у нас нет другого выхода,- сказала Томико, взглянув на лицо Осдена: уродливая белая маска преобразилась, она горела страстным, словно любовным, нетерпением.

Оллеру и Дженни Чонь, засевшие за карты, чтобы отвлечься от навязчивых мыслей о постели, о множащемся страхе, заверещали, будто испуганные дети:

–  Это существо в лесу, оно ведь возьмет и…

–  Темноты перепугались?
– издевательски ухмыльнулся Осден.

–  Да посмотрите на Эскуану, на Порлока, на Аснанифойла даже…

–  Вам "это" не сможет причинить вреда. "Это" - просто импульс, минующий синапсы [19], ветер, минующий ветви. Дурной сон, и всё.

Они взлетели в гелиджете; в кормовом отсеке прежним глубоким сном спал, свернувшись калачиком, Эскуана. Томико вела корабль, Харфекс и Осден молча вглядывались вперед, в темную линию леса, отделенную неуловимо-мрачными милями залитой звездным светом равнины.

Они приблизились к черной линии, пересекли ее; теперь под ними лежала тьма.

Томико нашла место для посадки и стала снижаться, заставляя себя преодолеть неистовое желание набрать высоту, уйти, сбежать. Здесь, в лесу, огромная жизнеспособность растения-мира ощущалась гораздо сильнее, и паника его обрушивалась необъятными черными волнами. Впереди виднелось тусклое пятно, голая вершина холмика, едва возвышавшегося над обступившими его черными очертаниями - не-деревьев; укорененных; частей единого целого. Она посадила гелиджет в прогалину, посадила скверно. Ладони скользили по рукояткам будто намыленные.

Теперь их обступил чернеющий во мраке лес.

Томико съежилась от страха и закрыла глаза. Эскуана стонал во сне. Харфекс, часто и громко дыша, сидел, будто оцепенев; он не пошевелился и когда Осден потянулся мимо него к дверце и открыл ее.

Осден поднялся, замер, ссутулившись, в проеме: спина и забинтованная голова едва виднелись в тусклом свете приборной панели.

Томико затрясло. Она не могла поднять глаз. "Нет, нет, нет, нет, нет, нет,- твердила она шепотом.- Нет, нет, нет".

Неожиданным мягким движением Осден качнулся из проема вниз, в темноту. Его не стало.

"Я иду!" -сказал мощный голос, не звуками.

Томико вскрикнула. Харфекс зашелся в кашле, он, казалось, хотел встать, но так и не смог.

Томико сжалась в комок, целиком сконцентрировалась в незрячем глазе своего чрева, средоточии ее существа; вне был страх - ничего, кроме страха.

И страх исчез.

Она подняла голову, медленно расцепила пальцы. Села, выпрямилась. Темная ночь, звезды сияют над лесом, и ничего больше.