— Ты — это мы. Твои глаза видели путь. Твоя рука питала нас, и твоя шерсть грела наши тела. Мы благодарим тебя. Мы чтим тебя. Мы храним память о тебе. Мы возвращаем тебя тебе!

Шагая в такт песнопению, они приблизились к краю берегового обрыва. Там они остановились, и размеренный речитатив завершился криком:

— Мы изгоняем тебя!

Ложе с телом Усопшего скрылось в кипящих волнах. Сыновья Усопшего и шаман повернулись к Шокк-элорриску. Они склонились перед ним и сказали:

— Покажи нам путь.

Но Шокк-элорриск словно бы не слышал их и ничего не ответил. Он стоял на краю обрыва, ветер теребил его шерсть, а далеко внизу о скалы разбивались волны. Повернувшись лицом к морю, Шокк-элорриск поклонился богам, которые обитают на круглой горе, венчающей остров вон там, на горизонте, — богам, которые никогда не кочуют с места на место в поисках дичи, которые смотрят на людей со скалы, плывущей по воздуху, точно облако. Смотрят, но никогда не вмешиваются в то, что видят.

И склоняясь перед ними, Шоки-элорриск размышлял о том, почему они никогда не спускаются на землю и в чем источник их силы, и спрашивал себя, не могут ли он и его люди обрести такую силу, стать равными этим чужим и непонятным существам.

И тут он подумал: а может быть, они научат его? Он доберется до их горы там, в море, и, может быть, они научат его своему колдовству, откроют ему источник своей силы.

И он начал думать о том, как одолеть косматые волны, как вскарабкаться на отвесные обрывы острова, как подняться на вершину горы.

И размышляя об этом, Шокк-элорриск понял, каким будет его путь. И путь его людей.

Путь к величию. Путь к покорению природы.

Путь к ослепительному будущему.

Карпентер не удивился, увидев стегозавра, стоящего под высоким гинкго. Но он не поверил своим глазам, увидев, что на дереве сидят двое детей. Он знал, что со стегозавром рано или поздно повстречается, но встретить мальчишку и девчонку он никак не ожидал. Ну, скажите на милость, откуда они могли взяться в верхнемеловом периоде?

Подавшись вперед в водительском сиденье своего трицератанка с автономным питанием, он подумал — может быть, они как-то связаны с той непонятной ископаемой находкой из другого времени, ради которой он был послан в век динозавров, чтобы выяснить, в чем дело? Правда, мисс Сэндз, его главная помощница, которая устанавливала по времяскопу время и место, ни слова не сказала ему про детишек, но это еще ничего не значило. Времяскопы показывают только самые общие очертания местности — с их помощью можно еще увидеть средней величины холм, но никаких мелких подробностей не разглядишь.

Стегозавр слегка толкнул ствол гинкго своей гороподобной задней частью. Дерево судорожно дернулось, и двое детей, которые сидели на ветке, чуть не свалились прямо на зубчатый гребень, проходивший по спине чудовища. Лица у них были такие же белые, как цепочка утесов, что виднелись вдали, за разбросанными там и сям по доисторической равнине магнолиями, дубами, рощицами ив, лавров и веерных пальм.

Карпентер выпрямился в своем сиденье.

— Вперед, Сэм, — сказал он трицератанку. — Давай-ка ему покажем!

Покинув несколько часов назад точку входа, он до сих пор двигался не спеша, на первой передаче, чтобы не проглядеть каких-нибудь признаков, которые могли бы указать на ориентиры загадочной находки. С не поддающимися определению анахронизмами всегда так — палеонтологическое общество, где он работал, обычно гораздо точнее определяло их положение во времени, чем в пространстве. Но теперь он включил вторую передачу и навел все три рогопушки, торчавшие из лобовой части ящерохода, точно в крестцовый нервный центр нахального стегозавра. «Бах! Бах! Бах!» — прозвучали разрывы парализующих зарядов, и вся задняя половина стегозавра осела на землю. Передняя же его половина, получив от крохотного, величиной с горошину, мозга сообщение о том, что случилось нечто неладное, изогнулась назад, и маленький глаз, сидевший в голове размером с пивную кружку, заметил приближающийся трицератанк. Тут же короткие передние лапы чудовища усиленно заработали, пытаясь унести десятитонную горбатую тушу подальше от театра военных действий.

Карпентер ухмыльнулся.

— Легче, легче, толстобокий, — сказал он. — Клянусь тиранозавром, ты не успеешь опомниться, как будешь снова ковылять на всех четырех.

Остановив Сэма в десятке метров от гинкго, он посмотрел на перепуганных детей сквозь полупрозрачный лобовой колпак кабины ящерохода. Их лица стали, пожалуй, еще белее, чем раньше. Ничего удивительного — его ящероход был больше похож на трицератопса, чем многие настоящие динозавры.

Карпентер откинул колпак и отшатнулся — в лицо ему ударил влажный летний зной, непривычный после кондиционированной прохлады кабины. Он встал и высунулся наружу.

— Эй вы, слезайте, — крикнул он. — Никто вас не съест! На него уставились две пары самых широко открытых, самых голубых глаз, какие он в жизни видел. Но в них не было заметно ни малейшего проблеска понимания.

— Слезайте, говорю! — повторил он. — Бояться нечего. Мальчик повернулся к девочке, и они быстро заговорили между собой на каком-то певучем языке — он немного напоминал китайский, но не больше, чем туманная изморось напоминает дождь. А с современным американским у этого языка было не больше общего, чем у самих детей с окружавшим их мезозойским пейзажем. Ясно было, что они ни слова не поняли из того, что сказал Карпентер. Но столь же явно было, что они как будто бы успокоились, увидев его открытое, честное лицо или, быть может, услышав его добродушный голос. Переговорив между собой, они покинули свое воздушное убежище и спустились вниз — мальчик полез первым и в трудных местах помогал девочке. Ему можно было дать лет девять, а ей — лет одиннадцать.