Шрифт:
Император, несмотря на свои пятьдесят семь лет, выглядел на редкость моложаво. Его стройной и гибкой фигуре очень шел костюм – белая куртка, украшенная золотым позументом, воротник и рукава которой были оторочены мехом голубого сибирского песца, светло-голубые, в обтяжку, брюки и узкие, четко обрисовывавшие ноги сапоги. Он оглядывал залу своими голубыми глазами, и величественно-спокойное и мягкое выражение его лица время от времени украшалось мимолетной, посланной кому-то из толпы улыбкой.
За царской четой шел в паре с Марией Федоровной наследник. Рядом с миниатюрной живоглазой женой он казался еще громаднее, и мундир преображенца словно сковывал его тело.
«Вот уже десять лет – целых десять лет, как умер ненаглядный брат!.. – думалось ему. – Уже десять лет я наследник престола. Но Боже! Зачем мне все это? Как славно шалить с Ники и Гоги, кататься с Маней на коньках, играть на валторне в домашнем оркестре. И как утомительны все эти представления, приемы, пустые трескучие речи. И ложь, ложь кругом, пропитанная лестью ложь! О, она кого угодно способна превратить в самодовольное бревно. Уже десять лет, как мне льстят. А прежде? Когда я был просто его высочеством, а не цесаревичем, все относились ко мне с равнодушной почтительностью, лишь предусмотренной этикетом…»
Он заметил в толпе возле майора, приехавшего с Кавказа в свите дяди Миши, Кузьминского и совершенно внезапно для самого себя, вместе с кивком головы, сказал:
– Штаб-ротмистр! Вы найдете меня для продолжения нашего разговора после контрдансов… [69]
Кузьминский молча поклонился под завистливые взгляды окружающих. Алиханов-Аварский слегка толкнул его в бок:
– Просись к нам на Кавказ! К дяде цесаревича!
– Нет, – тихо отвечал штаб-ротмистр. – У меня другие планы…
69
Контрданс – перешедший в Россию из Франции, а в последнюю из Англии танец (нач. XVIII в.), в котором пары танцуют одна против другой.
Отгремел польский. Главный дирижер бала подлетел к императрице и с почтительным поклоном доложил ей о чем-то. Мария Александровна устало наклонила голову и вышла из залы в сопровождении своего камер-пажа. Помощники дирижера выстраивали четыре каре – каждое от ста до двухсот танцующих. Разрешение на контрданс было получено.
Цесаревича не увлекали танцы. Более того, он даже стеснялся танцевать. И теперь предпочел контрдансу беседу с генерал-майором свиты его императорского величества Гурко.
Александр Александрович ценил первое впечатление и был верен ему до конца. Он любил этого солдата-генерала. Если правда, что люди рождаются военными, то Иосиф Владимирович Гурко родился именно военным человеком.
Сын генерала, он закончил Пажеский корпус и начал службу гвардейским кавалеристом, мечтая о боевом поприще. Судьба, однако, охраняла его от войн, хотя Гурко ушел из ротмистров гвардии в пехотные майоры, чтобы принять участие в Севастопольской обороне. Солдат и патриот, он был во всем прямодушен. Когда позднее ему, полковнику и флигель-адъютанту, жандармское III отделение предложило следить за неблагонадежными, он в знак протеста подал в отставку. Дело получило огласку, отставка не была принята, но при дворе недоброжелатели кололи Гурко фразой, которой откликнулся на его поступок Герцен в своем «Колоколе»: «Аксельбанты флигель-адъютанта Гурко – символ доблести и чести».
В военном искусстве Гурко исповедовал суворовский девиз: «Ввяжемся, а там посмотрим». Его принципом было: идти вперед, невзирая на численное превосходство врага, стремительно сблизиться с ним и сокрушить его пулей и штыком. Все вверяемые ему подразделения, начиная от эскадрона лейб-гвардии гусар и кончая гренадерским полком, выказывали на маневрах отличную подготовку. Суворова как полководца Гурко боготворил, считал, что суворовские заветы, особенно с проведением милютинских реформ, преданы забвению, и горел желанием доказать их жизненность и силу. Милютина недолюбливал и наследник, видя в нем одного из главных сподвижников графа Лорис-Меликова, ведущего Россию к гибельной для нее конституции и парламентаризму.
– Война неизбежна, – говорил, морщась, Гурко (он сломал на недавних маневрах ключицу). – Малые войны обычно перерастают в большие. Столкновение сербов и черногорцев с турками – не исключение…
– Но что будет тогда с Россией? Неужто ей придется воевать не только с Портой, но и коалицией Европы, как в Крымскую кампанию? [70]
– Я солдат, ваше высочество. Большая политика мне не по зубам. И мне хочется одного: просить государя отрешить меня от командования кавалерийским корпусом. И дать мне под начальство пехоту.
70
Неужто ей придется воевать не только с Портой, но и коалицией Европы, как в Крымскую кампанию? – Речь идет о Крымской (Восточной) войне 1853–1856, вначале Русско-турецкой (за господство на Ближнем Востоке), впоследствии, с февр. 1854, России с Турцией, Великобританией, Францией, Сардинским королевством (с 1855). Завершилась Парижским миром в 1856.
– Да, Иосиф Владимирович, мне передавали ваши слова: жить с кавалерией, а умирать с пехотой…
– Простите, ваше высочество. Но лучше так: жить с кавалерией, а побеждать с пехотой!
Наследник приметил, что штаб-ротмистр Кузьминский уже давно томится в отдалении, и попрощался с генералом.
Он дал знак кавалергарду подойти.
– Я помню наш разговор, штаб-ротмистр. Меня неприятно поразили ваши недомолвки, – сказал Александр Александрович.
– Ваше высочество! – твердо проговорил Кузьминский. – Соблаговолите оказать мне милость.