Постепенно в бой вступили все русские батареи, окружившие Горный Дубняк, – гранаты загромыхали, заглушая треск ружей.

С холма у шоссе Гурко открылась вся картина боя. С версту впереди, очерченная ясно, высоко поднималась круглая турецкая позиция, обнесенная рвом и валом. Она вся дымилась от ружейного и артиллерийского огня. К ней под выстрелами подходили, тоже стреляя, русские колонны. На правом фланге показалась кавалерия: это Кавказская бригада полковника Черевина наступала на турок с тыла. С левого фланга, от деревушки Чуриково, шли лейб-московцы и гренадеры, а с фронта – гвардейская стрелковая бригада. План обложения был исполнен как нельзя более удачно. Казалось, неприятелю не оставалось другого выбора, как сдаться или умереть в собственных ложементах. Но что-то не нравилось Гурко в этой картине, облитой ярким солнечным блеском.

– Нет, с ходу не возьмешь, Не возьмешь! – шептал он, не отнимая глаз от бинокля.

С левого фланга несколько рот гренадерского и Московского полков пустились бегом на возвышенность и успели занять несколько ложементов. Турки быстро побежали к центру своих укреплений. Их красные фески усыпали скат холма. Затрещали берданки, и фески закувыркались. Но зато центральная позиция всецело оставалась в руках у неприятеля, и чем ближе подходили к ней наши колонны, тем все более учащался ружейный огонь. Позиция эта, обнесенная глубоким рвом и состоящая из идущих вверх ярусами окопов, походила на адскую машину, извергающую тучу пуль.

Пули давно уже летели и через курганчик, на котором рядом с 6-й батареей стоял Гурко со своим штабом. Батарея стреляла часто и метко, причем каждое орудие, подпрыгнув после выстрела, скатывалось с курганчика. Батарейцы хватались за колеса и с трудом втаскивали его снова вверх. Штабс-капитан Подгаецкий, сидя на лошади, торопил солдат:

– Голубчики! Родные! Тащите скорее! Минута дорога, минута дорога!..

Вдруг он ударил себя два раза ладонью правой руки по левой стороне груди, где в кармане лежало письмо жене, и кулем свалился с лошади, сраженный наповал.

Турецкие снаряды то и дело падали возле батареи, некоторые из них гулко и звонко разрывались. Гудели и звякали пули. Долгий, томительный час прошел под огнем, а турецкий редут все продолжал трещать, как митральеза, поражая наступающих. Атака затягивалась и, очевидно, шла неуспешно.

Генерал Гурко скомандовал суровым голосом:

– Батарея, вперед! Подъехать к неприятелю на триста сажен и катать в него шрапнелями!

Повинуясь команде, все восемь орудий быстро взяли на передки, карьером вынеслись и остановились. Только одно орудие при перестраивании замешкалось. Подпоручик Типольт крикнул:

– Фейерверкер! Покажите людям, как надо брать на задки!

И тот, как на параде, шагом под дождем пуль выписал на местности определенный уставом чертеж для означенного подъезда.

В эту минуту к Гурко на холм подскакал ординарец с донесением, что наступление на главный редут задерживается сильным огнем неприятеля, что несколько ложементов на левом склоне турецких позиций заняты гренадерским и Московским полками, но что при этом генерал Зедлер, командир бригады, тяжело ранен пулей в живот. Он просил подкреплений у командира саперного батальона полковника Скалона, который едва успел развернуть солдат, как тоже был ранен в живот. Ранен и командир гренадерского полка Любовицкий. Получил смертельное ранение и командир Финляндского полка генерал-майор Лавров.

– Соболев, коня! – глухо приказал Гурко.

– Соболев убит, ваше высокопревосходительство, – доложил второй денщик, Красухин.

Гурко молча принял от него коня и в сопровождении Нагловского отправился к войскам.

Лейб-гренадеры наступали с гребня лесистого холма, и чем далее продвигались, тем реже становился лес, переходя в высокий кустарник, и тем сильнее жужжали турецкие пули. Одним из первых был ранен в ногу командир полка Любовицкий, который остался руководить атакой. Еще не было видно редутов неприятеля, но ежеминутно кто-нибудь выбывал из строя: кто с криком хватался за щеку, кто за ногу, кто молча валился на землю.

Передовой батальон вышел на опушку леса, в мелкий и редкий кустарник. Тут гренадеры увидели поднимающуюся отлогость неприятельского укрепления – малый редут. За ним возвышался другой – главный редут Горного Дубняка. Ни одного турка не было видно. Ряды насыпей сливались в одну черту белых дымков. Слышался оглушающий треск, и густой град свинца летел навстречу гренадерам. Медлить нельзя было ни одной секунды: необходимо было либо отходить под прикрытие, либо сейчас же идти на штурм.

– Бить атаку! – крикнул худой, с запавшими глазами полковник Любовицкий.

С обнаженной саблей, сильно хромая, он вышел впереди батальона и крикнул: «Ура!»

Гренадеры, развернувшись в линию, кинулись бегом вверх по склону неприятельского холма к малому редуту. Турки наверху засуетились, часть кинулась вниз по противоположной стороне холма к большому редуту. Офицер, смешно мотая кисточкой на феске, напрасно пытался остановить беглецов. Он выхватил кривую саблю и был застрелен в упор из пистолета ворвавшимся поручиком Мачевариановым, который тут же получил тяжелое ранение. Но ложемент уже кипел от солдат-гренадеров, взявших турка в штыки. Борьба продолжалась недолго: малый редут был в руках у русских.